Полное овладение натурой не обходилось, впрочем, без борьбы. Поведение Ренуара во время работы порой заставляло думать о своеобразном поединке. Казалось, что художник следит за движениями противника и выискивает слабое место в его защите. Ренуар не оставлял в покое натуру, как влюбленный не оставляет в покое девушку, которая сопротивляется, прежде чем уступить. В его поведении было какое-то подобие охоты. Беспокойные, быстрые движения кисти, точный, мгновенный пронзительный взгляд заставляли меня вспоминать зигзаги ласточки, когда она охотится за мошками. Я умышленно пользуюсь этим сравнением из области орнитологии. Кисть Ренуара была связана с его визуальным восприятием так же непосредственно, как клюв ласточки с ее глазами. Моя попытка описания была бы неполной, если бы я не упомянул про чуть диковатый вид работающего Ренуара, который производил на меня в детстве сильное впечатление.
Иногда формы и цвета не вполне определялись к концу первого сеанса. Лишь на следующий день можно было угадать, что должно получиться. Волнующее впечатление заключалось в том, что побежденный мотив исчезал, и картина исходила от самого Ренуара. В конце жизни он быстрее устранял «мелочи» и шел прямо к главному. Но до самой смерти он продолжал «гладить и шевелить натуру», как ласкают женщину, до тех пор, пока она полностью не выразит свою любовь. Именно этого и добивался Ренуар — полной отдачи модели, которая бы позволила ему прикоснуться к самой глубине человеческой природы, освобожденной от забот и условностей настоящего момента. Ренуар писал тела без одежды и пейзажи без показной живописности. Дух девушек и юношей, детей и деревьев, которые населяют созданный им мир, был так же обнажен, как и тело Габриэль. Именно в этой наготе он открывался сам.
По утрам отец с помощью кого-нибудь из своих преданных друзей переносил большой холст «Мулен де ла Галетт» и начинал писать. Когда его модели не могли прийти, он писал что-нибудь другое. В этот монмартрский период моим отцом было написано много картин.