– За отца ответ! – выкрикнул знакомую уже фразу бородатый и бросился на Благово. Гигант же, сразу поняв, что Лыков опасней, двинулся на него. Ленивый удар без замаха – и Алексей, отброшенный страшным толчком, отлетел к стене. Однако он успел упереться, наклонив вперед корпус, и выставить локоть, поэтому устоял на ногах. На сонном лице бритого мелькнула удивленная гримаса. Он хмыкнул одобрительно и уже сильно ударил правой, целясь Лыкову в голову. Однако Алексей упредил его столь же сильным встречным боковым ударом кулака в кулак, по науке тенгинского инструктора. Гигант глухо взвизгнул, затряс отшибленной кистью и тут же получил прямой в переносицу, отшатнувший его огромную тушу на целый аршин назад.
Воспользовавшись секундным замешательством, Алексей прыгнул к сцепившимся бородатому и Благово и пинком свалил бородатого с ног. Тут же обернулся, и вовремя – бритый наскочил и неожиданно ловко взял его шею в захват.
Хрустнули шейные позвонки, в глазах у Лыкова потемнело. Огромная тяжесть необоримо тянула его к полу. Он изловчился и, напрягая все силы, так же сцепил свои пальцы на шее противника. Тяжело дыша, они застыли в страшном напряжении, стараясь согнуть и повалить друг друга. Алексей быстро почувствовал силу, с какой никогда раньше не сталкивался, какую ему было не одолеть… Огромный, как гора, уверенно-злой, противник медленно скручивал ему шею.
«Ударить ногой в пах? Нет, на одной ноге не устою. Неужели погибаю?».
Но вдруг он понял, что если сейчас поддастся, то они убьют Благово.
«Что ж ты, дрянь, зря железо тягал? Только перед барышнями можешь хвалиться? – обругал он себя. – Вот хрен вам, ребята!».
Алексей разозлился, как не злился с того страшного момента, когда год назад бандиты убивали его в подвале зловещего трактира Кузнецова. Убивали, да не убили, вспомнил он, и руки его сразу налились какой-то новой силой. Упершись, Лыков надавил на шею бритого как только мог, напрягая все жилы, всю волю, всю мощь. Он поднял, наконец, голову и посмотрел на врага в упор, с такой ненавистью и одновременно с таким превосходством, что кожей почувствовал случившийся перелом. Лицо гиганта начало быстро бледнеть, сцепленные на лыковском затылке руки мелко затряслись. Алексей скосил на миг глаза и увидел, как Благово большими пальцами рук ткнул своему противнику в глазные яблоки; бородатый с воем отскочил и, закрыв одной рукой лицо, вторую сунул в карман.
«Черт, у него там нож», – понял Лыков, но ничем помочь начальнику он пока не мог. Напрягая руки изо всех последних сил, он начал пригибать своего противника все ниже и ниже к полу, стремясь быстрее добить его и бежать выручать Павла Афанасьевича. Бритый уже поддавался, медленно, дрожа всем огромным корпусом, оседая вниз; закусив губу, он едва сдерживал стон.
– Удавлю, гад! – шепотом, спокойно и четко пообещал ему Алексей. Из носа и ушей бритого алыми ручейками хлынула кровь, шея хрустнула, и он со стоном упал на колени. Алексей, представив, что его кулак – двухпудовая гиря (тоже наука солдатского рукопашного боя), замахнулся и ударил противника в висок…
Пол задрожал от падения многопудовой туши, а Лыков уже набегал на второго противника. Тот махал наугад ножом, а Благово, хладнокровно уворачиваясь, отступал за кресло. Алексей стремительно выпрыгнул и той же «гирей» ударил бородатого сверху вниз по темени. В комнате наконец-то стало тихо.
Полицейский врач Иван Александрович Милотворжский разогнулся, снял пенсне и сказал ошарашенно:
– Да-а… Никогда не встречал такого крепкого сложения, а уж, кажется, всякого насмотрелся! Колосс, положительно колосс! Как только вы с ним справились, Алексей Николаевич, неужто такого громилу можно уложить голыми руками?
В прозекторской полицейского управления лежали четыре трупа: кухарки Благово (изверги не пожалели старушку), Назара Тимофеева и двух убитых Лыковым неизвестных. Огромный Тимофеев рядом с квадратным, бугристым от мышц, неправдоподобно крупным в кости громилой казался подростком.
В прозекторскую вбежал Каргер, снял фуражку, медленно подошел к телу старшего городового и застыл перед ним. Лыков знал, что полицмейстер любил своих простоватых «детушек» и больно переживал, если кто-то из них страдал на службе. А тут хороший, достойный человек, отец четырех детей, отдал жизнь.
Постояв так с минуту, Каргер шмыгнул носом, повернулся, смахнул с глаз стариковскую слезу. Затем уже строгим генеральским взглядом окинул остальных покойников, задержался на «колоссе».