Старуха на мгновение запнулась, не в силах сообразить, чем её сын может помочь человеку, который, в её представлении, и так ближе к Богу, чем он. А встретятся ли они, чтобы помочь божьему человеку ратным делом? Да бог весть! Тут не знаешь, что через месяц будет, да что там через месяц! В Каргополь басурмане, конечно, не дойдут, так ведь сынок далеко, да и божий человек уже уходит.
Брат Гийом перекрестил её:
— Буду молиться за раба божьего Ефима. Не печалься, хозяюшка. Вижу, вижу, как через две седмицы явится он домой. Жди и готовься.
Иезуит ещё раз перекрестил старуху и осторожно освободил ноги от её охвата. Перекрестился сам, подняв глаза на божницу и на прощанье глянул на хозяйку дома. Она стояла на коленях, высоко держа мокрое от слёз лицо. Глаза её светились такой радостью и надеждой, что в сердце брата Гийома, всегда послушное его воле, сделало несколько лишних ударов.
Но нет, прочь, прочь сострадание и жалость! Сострадания достойны лишь католики, а все остальные — не важно, христиане или нет — лишь средство достижения цели.
— Жди, — повторил брат Гийом и вышел из избы.
Во дворе он, раскидав сугроб, отыскал свою котомку со съестными припасами, перекинул через плечо и, хлопнув калиткой, покинул приютивший его дом. В окне, освещённом изнутри слабым огоньком масляной плошки, едва виднелось лицо старухи, крестившей его на дорогу.
Брат Гийом знал, что обоз на Москву уходит из Каргополя ещё затемно. Он должен выйти вместе с ним, чтобы избежать расспросов бдительных стражников — кто он такой да по какому поводу и куда направляется в такую рань, и почему один? Иезуит быстро шёл по заснеженным улочкам северного города, с удовлетворением убеждаясь, что ночная метель была не слишком обильной. Человеческие следы, конечно, замело, но колею, наезженную большим количеством саней и натоптанную сотнями лошадиных копыт — нет.
Обоз на Новгород ушёл три дня назад, и брат Гийом надеялся, что его следы остались достаточно хорошо заметны, чтобы не сбиться с дороги, направляясь за ним. Из-за выпавшего снега стало заметно теплее. Иезуит заметил это интересное свойство северных территорий ещё в молодости, в Лапландии: обычно сразу после снегопада немного теплеет, и вновь мороз наступает лишь спустя два-три дня.
Новгородский обоз ушёл три дня назад, догонять его придётся не меньше пяти, а то и шести дней, даже учитывая, что движется он медленнее идущего налегке человека, привыкшего к длительным пешим переходам. Оставалось только надеяться, что за это время не будет нового снегопада, и он не встретит волков. Хотя у него есть чем противостоять им, но лучше обойтись без этого.
Когда брат Гийом вышел к городским воротам, московский обоз только начал выходить за стену. Иезуит стоял за углом ближайшего дома, наблюдая, как сани проезжают под надвратной башней. Приближаться к санному поезду он не хотел: Петер мог заметить коадъютора, а это лишнее. Нет, мальчик, конечно, лишь равнодушно скользнёт по нему взглядом, даже узнав. Но не надо им пока видеться. Брат Гийом давно решил, что любой человек должен знать лишь то, что ему необходимо для выполнения задания. И знание того, каким способом он покинул Каргополь, Петеру для выполнения его миссии не нужно. Кому-то столь щепетильное отношение к сохранению тайны могло показаться странным и преувеличенным, но оно давно уже составляло часть сущности иезуита и не раз выручало из довольно сложных ситуаций.
Когда осталось полтора десятка саней, он вышел из-за дома и подбежал к последним. Замыкающий вожатый, одетый в полушубок и валяные сапоги до колена, шёл слева от лошади, держа в руках поводья. Возле облучка лежали пищаль и кистень, из свинцового била которого топорщились острые железяки. Он, сдвинув брови, грозно посмотрел на иезуита, явно требуя объяснений. Тот заговорил первым, посчитав, что лучше самому направлять разговор в нужное русло.
— В добрый путь, православные, — сказал брат Гийом, крестясь сам и перекрестив поочередно сурового вожатого и весь обоз.
— Кто такой? — спросил, не меняя выражения лица, вожатый.
— Спешу с богомольем на Соловки. Решил вот выйти пораньше.
— Почему рассвета не дождался?
— Дни наступают короткие. Станешь рассвета дожидаться — до темна много не пройдёшь.
Аргумент показался вожатому убедительным, поэтому лицо его немного смягчилось.
— Как же ты один зимой, да в такую даль? Тут же до моря, почитай, пять сотен вёрст.
— Вот и вышел пораньше, чтобы до ближней деревни засветло добраться. Тут вёрст тридцать будет.