— Ты кто такой будешь?
Тот остановился, не доходя десяти шагов:
— Дмитрий я. По прозвищу Сухарев. Жил здесь. Теперь здесь же и умру. Скоро уже.
— Кто сжёг город, Дмитрий? — спросил боярин.
— Татары.
— Рассказывай, как дело было.
— А что тут рассказывать? Пришли и сожгли. Как везде.
— Стрельцы здесь были?
— Своих стрельцов да казаков у нас мало, с полсотни будет. Было. Когда надо — сами жители на стены вставали. Да только давно никто на город не нападал.
— Я о других стрельцах спрашиваю, — раздражённо сказал боярин, — недавно стрельцы числом около сотни не приходили?
— Были, как раз за день или два до татар. Пришли с каким-то обозом, разместились во дворе у купца Афанасия Чердынцева, головы нашего. Вон там его дом стоял.
И старик показал рукой в сторону закопчённого каменного остова, который видом своим резко выделялся из обгорелых деревянных руин.
— Стрельцы на стены разве не встали, когда татары пришли?
— Не встали, — ответил Сухарев и замолчал, жуя по-старчески губами.
— Рассказывай всё сразу, чтобы я не выпытывал у тебя, — рассердился Микулинский, — а ну, говори без утайки!
Старик глянул на него спокойно из-под седых косматых бровей:
— Я, боярин, ничего не боюсь. Все мои близкие погибли, чего мне бояться? Мне уже ничего не страшно и ничего не надо.
В разговор, не спрашивая разрешения Микулинского, вмешался Осип:
— Дед, мы проделали длинный путь не от безделья. Один из тех, что был со стрельцами, — государев вор, его-то мы и ищем. Да ещё обоз, который стрельцы охраняли.
Своим людям боярин Микулинский позволял многое, взамен требуя только одного — полной преданности. Поэтому он ничего не сказал Осипу, внимательно слушая, что рассказывает старик.
— Да, были стрельцы из Москвы. В красных кафтанах все. Наши-то — в простых, некрашеных. Больно уж дорого оно, крашеное сукно.
— Про сукно ты нам потом расскажешь, — прервал его Осип, — а сейчас давай про стрельцов.
— Хотели они сразу уйти, на следующий день, а обоз оставить здесь, у Чердынцева. Но заметили рядом татар, и стрельцы решили дождаться, когда те придут. Чтобы помочь нашим отбиться.
— Почему же не помогли?
И без того чёрное от сажи лицо старика потемнело ещё сильнее:
— Я так думаю, без измены не обошлось. Не может же быть, чтобы сотня стрельцов со всеми боевыми припасами — да не отразила бы окаянных.
— Что ты можешь сказать об измене, старик?
Сухарев подошёл поближе:
— У нас тут многие татарскую речь разумеют. И я тоже.
— Татары о чём-то говорили? Их кто-то привёл?
— Никто их не привёл. Сами пришли. Решили перед тем, как к Москве идти, пограбить маленькие городки, вот и пришли. Мурза их своевольничал, вот и не пошли прямо в Москву.
— Это они меж собой говорили?
— Да. Я ведь всё понимаю. У меня дед — крещёный татарин. А я русский.
— Что они ещё говорили?
Старик перешёл на шёпот:
— Дело совсем уж нечистое.
— Говори.
— Когда татары пришли на двор к Чердынцеву, там уже все мёртвые были.
— Мёртвые? Кто же их убил?
— Неизвестно. Только не было на стрельцах никаких ран — ни стреляных, ни колотых, ни рубленых. Неясно, отчего погибли. И сам хозяин дома был мёртвым, и все его слуги. Только один живой там оказался.
— Кто это был, старик?
— О том татары не говорили. Сказали только, что молодой. Говорят, пришли на двор, а там стрельцы все вповалку, мёртвые, и только этот молодой в чёрном кафтане — живой.
Осип глянул на Микулинского:
— Он это. Больше некому. Стрельцы все в красном были.
— Что потом стало с этим молодым, в чёрном кафтане? — спросил боярин.
— Всех, всех убили. И в городе всех, в полон никого не брали. Только я и спрятался в подполе, больше никто.
— Где обоз, что стрельцы охраняли?
— Город сгорел. Тут разве какой обоз уцелеет?
— Всё ясно, боярин, — сказал Осип, — ничего уже не поделать. Надо уходить.
— Пойдём, старик, к дому Чердынцева, — произнёс Микулинский, — глянем, что там.
Оставив десять человек в поле наблюдать, чтобы не было внезапного нападения, боярин с остальными стрельцами направился на пепелище. Егорка из любопытства увязался следом, да его никто и не гнал.
— Каменные дома и в Москве — редкость, — произнёс боярин, — а тут, в пограничье, в маленьком городке. Откуда?
— Не знаю, — ответил старик, — да только, сколько себя помню, дом уже стоял. Говорят, то ли дед, то ли прадед Афанасия его ставил.