Он подошёл к стоящей в углу кадке с постным маслом, в котором закаливал булатные клинки и, зачерпнув немного, осторожно размазал по ожогу.
— Вот так. Главное — сразу, как обожжёшься, маслом смазать, потом лучше заживать будет. Кость я тебе срастить не смогу. Знаешь что? Давай-ка беги в кремль. Там у меня брат Данил лекарем у царя служит. Спросишь стрельцов на воротах, они покажут, куда идти.
Егорка кивнул и вышел из кузни. Никита уже на пороге накинул ему на плечи кафтан. А то мало ли: вдруг не вернётся сюда, а без кафтана зябко. Да и вернётся ли? Какой из него работник, со сломанной-то рукой?
Короткий в общем-то путь от устья Яузы до кремля показался Егорке длиннющим. Чуть ли не длиннее, чем тот, что они с сестрой проделали от их села до Сергиевой обители. Ожог огнём горит, боль от сломанной кости немного поутихла, и лишь с каждым шагом отдаётся не только в руке, но, кажется, и в голове, и даже во всём теле. Как будто накатывает горячая упругая волна боли. Шагнул — волна, ещё шагнул — ещё волна. Всю его спину покрыла испарина, а с кончика носа капал пот. Временами он останавливался, чтобы передохнуть. Оказывается, терпеть боль — это тоже работа, причём очень тяжёлая.
Егорка шёл по берегу Москвы-реки, думая только об одном: поскорее бы добраться до кремля. Вроде вот он рядом, но когда каждый шаг отдаёт болью во всём теле, а кажется, что идти ещё — ой-ой-ой сколько.
Но вот наконец и стены. Ещё чуть-чуть… Он подошёл к воротам при Тайницкой башне. Там трое стрельцов в зелёных кафтанах, опершись о бердыши, попросту маялись бездельем, о чём-то неторопливо беседуя. На Егорку они не обратили никакого внимания.
— Мне… к лекарю, — едва слышно произнёс он. — Рука.
Один из стрельцов повернулся к нему:
— Эй, малец, что с тобой?
— Да ты глянь, — ответил ему другой, — хворый он.
— Мне к лекарю Данилу.
Старший из стрельцов подошёл к Егорке:
— Что с тобой?
— Болванка… раскалённая на руку упала. Кость сломана, кажется.
Стрелец посмотрел на его руку, махнул своим:
— Пропустите.
Потом снова Егорке:
— Знаешь, куда идти?
— Нет.
— В Большую палату. Это…
— Я знаю, где. Был уже здесь.
— Иван, — крикнул старший, — проводи мальца! Плох больно.
Рослый рыжий стрелец кивнул и сказал:
— Пошли. Как тебя звать-то?
— Егорка.
— Пойдём, Егорка. Помогу лекаря найти, а то ты по незнанию долго здесь мыкаться будешь.
Найти Данила-лекаря оказалось несложно. Спустя совсем небольшое время рыжий стрелец сдал больного высокому рыжебородому молодому мужчине в синем кафтане. Жил он рядом с царскими палатами в отдельной светёлке. Едва завидев Егорку, спокойно и деловито сказал:
— Вижу, ожог. Брат прислал, что ли?
Егорка кивнул.
— Кажется, ещё что-то?
— Наверное, кость раздроблена.
Данил взял его руку и пробежался пальцами от запястья до локтя, отчего Егорка чуть не застонал, крепко стиснув зубы.
— Плохо дело, — задумчиво произнёс Данил, — похоже, что кость не только сломалась, но ещё и края сместились. Долго тебе лечиться придётся.
Видя, что Егорка едва держится на ногах, спохватился:
— Да ты садись на лавку.
Он вышел куда-то, но вскоре вернулся, неся четыре небольшие дощечки. Положил их на лавку возле Егорки, достал с полки склянку с притиранием и обработал место ожога. Потом наложил кусок чистого холста, а сверху принесённые дощечки, сложив их таким образом, что рука оказалась внутри, словно меч в ножнах. Егорка терпел боль из последних сил, едва не впадая в беспамятство. Данил плотно перевязал дощечки тонким прочным шнурком и сказал:
— Вот теперь хорошо. Молод ты, кости быстро срастутся. Сейчас главное — ничего тяжёлого не поднимать, даже здоровой рукой. А то вдруг споткнёшься, упадёшь. Кости ещё раз сместятся — калекой навечно останешься.
Егорка уже даже говорить не мог, только кивал вслед словам головой.
— Ну всё, — сказал Данил, — иди теперь домой.
— Нет….
— Что?
— Нет дома.
— Татары сожгли?
— Наверное. Я в Москве второй день. Идти некуда. Из Сергиевой обители с боярином Микулинским пришёл, он меня к твоему брату и определил.
— Вот как… — озадаченно сказал Данил.
— Не знаю, куда идти.
Данил задумался. Потом вздохнул:
— Ну, стало быть, деваться некуда. Пока кость срастётся — у меня жить будешь. А там — кто знает? Жизнь сейчас такая — неясно, чего ждать от завтра. Чай, не обеднею, прокормлю тебя.
Так и остался Егорка при лекаре. Вечером тот дал выпить какой-то горький отвар, говоря: