Они снова замолчали, черпая ложками гречневую кашу. От неё шёл такой запах, что у Егорки аж живот судорогой свело от голода.
— А ведь совсем молоденький паренёк был. Отрок. И чего бы ему помереть вздумалось?
— Так не убили же?
— То-то и оно, что не убили. Вышел он для чего-то с постоялого двора. И не вернулся. На следующий день только и нашли в сугробе, когда собаку пустили.
— Может, задушили? — спросил отец Алексий.
— От удушения свои следы остаются, легко различимые.
— Яд?
— Яд подают с едой или питьём. А как его можно было отравить на улице — неизвестно. Нет, не яд.
— Тогда что?
— Случается, что и молодые ни с того ни с сего умирают.
— Это уж кому Господом какой срок написан, — сказал отец Алексий.
Окольничий раздражённо отмахнулся:
— Да только видели, что немец этот тоже выходил с постоялого двора якобы по нужде. Выходило двое, а вернулся один. И немец этот сейчас среди ближних к царю людей. Тревожно мне.
— Так надо царю сказать! — воскликнул боярин.
— Можно и сказать, — спокойно ответил окольничий, — да только посчитает царь, что это наветы завистников. И дела не исправишь, и сам в опалу попадёшь. Тут надо бы разобраться сначала, потом уж к царю подходить.
— Как разобраться-то?
— Глядеть надо, с кем немец встречается, что говорит, чем интересуется. Воевода пишет, крутился в Каргополе какой-то блаженный. Долго крутился. И вроде как заходил на постоялый двор, когда немец там сидел. А после этого пропал, как не бывало.
— Неужто его поджидал?
— Тоже неизвестно.
— Беда будет, коль не раскроем немца, — сказал боярин.
— Для чего же ему царская либерея? — спросил отец Алексий. — Выгоды с того ему никакой.
— Я тоже думаю, что никакой, — ответил окольничий, — хотя он и говорил, что там есть книги, имеющие великую ценность. Но только ведь пока она в Москве, что имеет ценность, что нет — для него никакой разницы. Нет, не для того он здесь.
— А ты воеводе отпиши-ка, — сказал отец Алексий и замолчал.
— Что, что отписать-то?
— О подозрениях своих отпиши. Пусть он там присмотрит, за новыми людьми-то.
— А ведь верно, — задумчиво сказал окольничий, — коли царёв крестник сам ничего в Москве сделать не сможет, наверняка помощник к нему прибудет. И Каргополь — то самое место, где его перехватить можно.
— Если, конечно, он этим путём пойдёт, — добавил боярин Микулинский.
Они снова замолчали. Егорка понял, что пора выбираться. Услышанного и так слишком много, чтобы переварить в одночасье. Он осторожно встал и, подкравшись к большому проходу, выглянул. Там было пусто. Стрельцы, очевидно, по-прежнему стояли на лестнице у входа в царские палаты.
Егорка медленно подошёл к входной двери. Она оказалась закрытой изнутри на засов. Вот завтра крику будет, когда увидят, что дверь кто-то открыл, да ничего не поделаешь. Он, стараясь не шуметь, отодвинул засов и открыл хорошо смазанную дверь. На улице уже стемнело. Эх, ужин прошёл! Видно, придётся сегодня спать на голодный желудок. Егорка осторожно прикрыл за собой створку и вышел из здания.
Глава 12
ВСТРЕЧА С ВАРЕЙ
Москва, начало лета 1572 года
К какому сроку ждать татар, в Москве не знали. Обычно ходили они в набег в начале лета, но с дальних застав докладывали — всё тихо. И немногочисленные беглецы из крымской неволи сообщали — не заметно весной обычных при набеге приготовлений. А неизвестность — хуже всего, вот и торопились, готовились встретить врага в любой миг.
Егорка как-то заметил, что на площади у кремля плотники сколачивают из толстых дубовых досок большие щиты с дырками. Назначение их он понять не мог, поэтому долго крутился рядом, но плотники были суровы и неразговорчивы. Егорка молча наблюдал, как они перед тем, как забить гвоздь, натирают острие воском. Изнывая от любопытства, он подошёл к самому старшему плотнику. Известно ведь — пожилые люди обычно добрее молодых.
— Дяденька, а зачем гвозди воском натирать?
Плотник зыркнул на него недовольно, но всё же буркнул сквозь зубы:
— Это чтобы гвоздь легче в дерево входил.
— А отец всегда без воска забивал.
— Он у тебя кто?
— Шаповалом был. Умер уже.
Плотник немного смягчился и в дальнейшем отвечал на Егоркины вопросы спокойно:
— Понятно, что не плотник. Наверно, кроме сосны да липы, дела ни с чем не имел?