Пока Василий с Кириллом крепили на тележки остальные сороки, Егорка вертелся возле первой, которую он уже считал своей. Залез ещё раз шомполом в стволы, проверил крепление, свободно ли она крутится туда-сюда и легко ли её наклонять и поднимать…
Когда Егорка пришёл на следующее утро, то увидел, что возле сороки сидит какой-то незнакомый парень. Огненно-рыжий, одетый в обычные холщовые штаны и рубаху, на ногах лапти. По виду немного старше Егорки, да и ростом повыше. Но каким же он был худым! Егорке его даже жалко стало. Он, наверно, не то что пищали, и сабли не подымет.
— Ты кто такой? Чего здесь крутишься? — насупив брови, спросил Егорка, стараясь придать голосу грозное звучание.
Парень смутился, даже глаза в сторону отвёл. Сразу видно — принял его за начальника.
— Я… Мне сказали, что я…
Он замялся.
— Ну, говори, что тебе надо, — сказал Егорка, сдвинув брови ещё грознее, хотя, казалось, дальше уже некуда.
— Мне сказали, чтобы я помогал здесь.
— Где?
— Сказали, сорока… кажется.
— Кто сказал?
— Кирилл.
Егорке внезапно стало его жалко. Сразу видно, человек для военного дела совсем не годится. Ему бы где-нибудь в покое найти занятие — проку больше было бы. Но, видно, совсем плохо у нас с людьми, если даже такого решили на войну отправить.
— Как звать-то?
— Мелентий.
— А я Егор.
— Я знаю, мне сказали, что ты у меня наставником будешь.
Егорка аж загордился: надо же, никогда наставником не был, а тут вдруг стал!
— Ну хорошо, научу тебя, что сам умею. А ты откуда взялся-то, Мелентий?
— Из Учалова.
— Учалов? Это где? Что там?
Внезапно у Мелентия задёргались губы. Он попытался что-то ответить, но не смог произнести ни слова внятно. На его глаза навернулись слёзы, которые он попытался незаметно смахнуть. Егорка озадаченно посмотрел на него:
— Экий ты нежный. Что случилось-то, говорю?
— Случилось, — еле слышно произнёс Мелентий и разрыдался, уже не скрываясь.
— Хочешь угадаю?
Мелентий затряс головой, но как-то непонятно: то ли хотел сказать "да", то ли "нет".
— Жил ты поживал свободным человеком, а потом пришли татары, всё сожгли, всех, кто был с оружием, убили, а остальных увели в полон. Так?
— Да.
— У всех так. Но никто не плачет. Для того мы и здесь, чтобы больше такого не было.
Мелентий вытер глаза и произнёс, всхлипывая:
— Я уже не плачу.
Егорка почесал затылок:
— Слушай, а ты раньше кем был? Ну, до того, как татары пришли? Что не из крестьян — сразу ясно. Крестьяне такими плаксивыми не бывают. Не до этого им, работать надо. Да, наверно, никто не бывает.
— Из крестьян я, — сказал Мелентий.
— Да? — удивился Егорка и развёл руками. — Ну, тогда даже не знаю, что и сказать.
— Только меня ещё в малолетстве отдали в монастырь к богомазам в учение.
Богомазов Егорка за всю свою пятнадцатилетнюю жизнь ещё не встречал. Даже когда жил в Сергиевой обители, видеть не доводилось. Нет, наверное, были там монахи, которые иконы пишут, да только не угадаешь ведь — то ли это богомазы, то ли нет. Они ведь, когда встретишь их в храме или в трапезной, от обычных людей ничем не отличаются. А тут вот довелось увидеть.
— Ты знаешь, Егор, как иконы пишут?
— Нет, откуда? Я ведь шаповал. Если захочешь узнать, как войлоки валяют — обязательно расскажу.
— Как-нибудь потом. А иконы… Это ведь только вам, со стороны, кажется, что всё просто: взял доску, намалевал — вот и икона.
— Мне не кажется, — вставил Егорка.
— Ну, тебе не кажется — другим кажется, — встрепенулся Мелентий, заговорив на знакомую тему, — а там ведь всё имеет значение. Сначала надо доску выбрать, и ещё не каждое дерево на это пойдёт. Из Царьграда раньше греки привозили иконы — так там всё больше на кипарисовых досках пишут, а у нас — на липе да ольхе. Можно ещё на лиственнице, но на ней часто смола выступает. Из-за смолы не берут и ель с сосной. Но мало дерево подходящее выбрать, надо ещё и доску как следует подготовить.
— Как?
— Сначала высушить. Но не на печи, а просто на воздухе. На печи доска сохнет быстро, но почти всегда трескается. А на воздухе под навесом вода из неё уходит медленно, и доска получается прочная, звонкая. Но это не быстро. Доска вот хоть и не толстая, лучше её полгода, а то и год подержать.
— Что, и зимой на воздухе сушить? Много ли так насушишь?
— Нет, зимой в избе, только не в самом жарком месте.
— А потом что?
— Потом, когда доска хорошо просохнет, начинаем готовить основу. Для этого сначала делаем небольшое углубление, мы его ковчегом называем. Потом варим из муки клей и наклеиваем на доску льняную тряпицу. Тщательно так наклеиваем — чтобы складок не было и чтобы полотно плотно к доске пристало. Потом опять сушим.