— Петер, ты где ходишь? Исай Кузьмич завтра утречком с обозом в Москву уходит. С ним и отправишься.
— Хорошо. Какую плату возьмёшь, Исай Кузьмич? — спросил немец.
Старик хитро прищурился:
— Дорога дальняя, всякое может случиться. Поэтому два золотых гульдена.
— Достаточно и одного, — отрезал немец, — я знаю цену золота.
Потом добавил:
— Но так и быть, пусть будет два. Но в пути я не хочу заботиться о пище. Вы будете меня кормить.
— Ты пойдёшь с обозом, поэтому будешь под моей защитой. А вооружённая охрана стоит дорого, — напомнил Исай Кузьмич.
— Два гульдена хватит, — жёстко сказал немец, — это плата за охрану и пищу. Этого очень достаточно.
Русские купцы переглянулись.
— Немец своё дело знает, — произнёс Иван, — и боец хороший, и купец рачительный.
Исай Кузьмич согласно кивнул головой:
— Ну, вот и договорились. А сейчас всем спать. Выступаем рано.
Глава 2
В ДОРОГЕ
Каргополь — дорога на Новгород, конец осени — начало зимы 1571 года
После убийства работника постоялого двора и расставания с Петером брат Гийом направился к дому, который служил ему пристанищем в этом городе. Темнота и усиливающаяся вьюга хорошо укрывали его от чужих взглядов. Брат Гийом всегда был осторожным, вот и сейчас он, отойдя в сторону, наблюдал, как метель уничтожает следы на том месте, где он разговаривал с Петером.
Снег разошёлся не на шутку, и вскоре всё вокруг было укрыто холодным белым полотном. Исчезли не только их следы, но и следы всех путников, что приехали вчера на постоялый двор. А таких, как посчитал аккуратный иезуит, было пятеро. А значит — пять повозок, запряжённых одной, а то и двумя лошадьми. Всё скрыл снег — теперь ни один, даже самый опытный, следопыт не разберёт, что же случилось сегодня вечером возле постоялого двора. Конечно, тело работника найдут — возможно, что уже на следующий день. Что его не отыщут до весны — это он Петеру только ловко пообещал, чтобы юноша, ещё не привыкший к постоянному риску, сопровождающему деятельность иезуитов в странах, исповедующих неверную религию, не слишком испугался. Хотя, кажется, у него крепкие нервы и убийство человека не очень огорчило молодого человека. "У мальчика неплохие задатки, — подумал коадъютор, — думаю, из Московии он вернётся настоящим иезуитом".
Он ночевал у богомольной старушки, считавшей его кем-то вроде православного подвижника. Протянув с порога глупой бабе руку — на, мол, целуй — Гийом прошёл в избу, состоящую из одной комнаты, чуть ли не половину которой занимала огромная печь. Старуха, облобызав тыльную сторону ладони мнимого подвижника, засуетилась, доставая из устья печи глиняный горшок с варевом и ставя его на стол.
— Ешь, ешь, божий человек, — прошамкала старуха, почёсывая спину, — я уже повечеряла.
Гийом подвинул к столу тяжеленную лавку, которая по случаю вечернего времени уже стояла у печи. Он, живя в доме больше месяца, никак не мог понять — как тщедушная старушка её ворочает, ведь даже ему это даётся нелегко. Самое интересное, что он ни разу не видел, как она это делает — все перемещения массивной лавки, основанием которой служили два толстых сосновых полена, осуществлялись в то время, когда его не было дома.
Брат Гийом, перекрестившись на тёмный лик какого-то православного святого на божнице, присел за стол и, взяв протянутую бабкой деревянную ложку, стал хлебать варево. Он почти не чувствовал вкуса — кажется, это полба. В каше не было ни единого мясного волокна — дом достатком не отличался. Да это и неважно. Сейчас главное — потуже набить живот, ведь завтра ещё до рассвета ему надо отправляться в путь. А мясо можно и в дороге поесть.
Гийом ещё перед тем, как встать к бабке на постой, спрятал котомку с солониной, крупой, хлебом и маленьким медным котелком в сугроб у забора, основательно присыпав тайник снегом — чтобы собаки не нашли. Благо снег в здешних краях выпадает рано. Но своего пса у старухи не было — уже легче — а уличные во двор вряд ли забредут, поэтому припасённая в дорогу снедь, скорее всего, будет в сохранности.
Наевшись, брат Гийом положил ложку, отодвинул горшок и, встав, вновь перекрестился на икону. Затем поклонился старухе.
— Благодарствую, хозяюшка.
Старуха как-то странно всхлипнула, шмыгнула носом и кинулась целовать Гийому руку. Потом убрала со стола горшок с ложкой и, отойдя в сторону, встала у стены.
— Спать пора, — сказал брат Гийом, — завтра ухожу. На Соловки мне надо.
Старуха снова шмыгнула носом.
— Куда ж ты? Зима на дворе. Да хоть бы обоза какого дождался.