В этом же году я познакомился с Даниэлем и Виолеттой.
— А кто из этих мужчин ее супруг? — спросил я.
Кроу указал на светловолосого здоровяка с мушкетом в одной руке и с Библией в другой. У него были тусклые глаза человека, который всем прочим удовольствиям предпочитал сон.
Эдвард присоединился ко мне чуть позже, рассыпаясь в извинениях за то, что заставил меня ждать. Следующие полчаса он усиленно убеждал меня в том, что он — простой человек со скромными нуждами. Учитывая то, что в одной этой комнате было столько серебра, что рабам наверняка приходилось полировать его не менее двух дней в неделю, эта хитрость показалась мне довольно нелепой. И все же, чтобы подольститься к хозяину, я подтвердил, что вижу в нем человека простых, но элегантных вкусов.
— У вас здесь совершенно очаровательно, — добавил я.
Мои комплименты пришлись ему по душе, и он с радостной улыбкой согласился взглянуть на мои наброски. Каждый рисунок он рассматривал подолгу, восхищаясь деталями, — клювами, оперением, блеском глаз. Впрочем, делал он это не столько, чтобы похвалить мое мастерство, но, скорее, чтобы продемонстрировать свою наблюдательность.
Я уже собрался спросить, нельзя ли мне будет пожить в Ривер-Бенде, но тут дверь гостиной открылась, и в комнату вошла худенькая девушка в старом белом платье. У нее были темные миндалевидные глаза и кожа темного оттенка. В ней я увидел Полуночника, такого же, каким он был в тот великолепный день, когда мы впервые встретились в Порту. Каким гибким и красивым он был! Я с трудом удержался от желания броситься к ней навстречу. Мне не терпелось расспросить ее об отце… раскрыть ей свою душу.
Но тут я вспомнил, что именно мой отец был в ответе за ту жизнь в нищете и унижениях, которую вела эта девушка, и стыд пригвоздил меня к месту. Как же я смогу заговорить с ней, — ведь, должно быть, она с рождения проклинает меня и всю мою семью!
Она принесла для нас еще печенья, хотя мы не успели доесть первую тарелку и не просили добавку. Эдвард объяснил, что такие выходки в ее характере, подмигнул мне, как заговорщик, а затем обратился к девушке:
— Морри, мне раньше казалось, что у тебя умная голова на плечах, но теперь я вижу, что ты просто глупышка. Думаешь, тебе все позволено, да? Неправда. Вот увидишь, рано или поздно все изменится. И скорее рано, чем поздно. А теперь убирайся отсюда, пока я не надрал тебе уши.
— Прошу прощения, — отозвалась она, но похоже, эти слова ее ничуть не задели.
Мне же хотелось ударить кулаком его прямо в лицо, и я удержался, лишь вспомнив, как говорил мне Полуночник: «Ты слишком горяч. Нельзя так легко выходить из себя».
Должно быть, приняв меня за друга своего хозяина, Морри смерила меня презрительным взглядом. Набравшись смелости, я спросил, нельзя ли мне остаться в Ривер-Бенде на недельку, чтобы порисовать местных птиц. При этом я держал руки на коленях: я уже заметил, что в южных штатах, как и в Англии, люди считают излишнюю жестикуляцию вульгарной.
— Но, мистер Стюарт, — с озадаченным видом откликнулся Эдвард, — не думаю, что мы сможем предложить вам условия, к каким вы привыкли в Британии. Это очень скромный дом, и, как я уже говорил, моей супруги сейчас здесь нет. Я же живу тут от силы два-три дня в неделю. Несомненно, наши условия покажутся вам весьма примитивными.
— Мне понадобится лишь комната и одна-единственная трапеза в день, мистер Роберсон.
— Да, но ниггеры… В это время года от них полно хлопот. Летом, в жару, они делаются беспокойными. Готовы плясать всю ночь напролет, если надсмотрщик не разгонит их кнутом.
— Сказать вам по правде, сэр, я даже не замечаю африканцев. Все эти глупости меня ничуть не касаются, — заявил я, пытаясь выглядеть как можно убедительнее.
— Да, полагаю, вам куда интереснее дятлы и зяблики, — ухмыльнулся хозяин дома.
— Верно. — Я засмеялся.
Когда я стал настаивать, что заплачу за проживание, Эдвард заявил, что это невозможно. Он позвал Кроу, дожидавшегося снаружи, и велел перенести мой багаж в старую комнату миссис Анны. Прежде чем отправиться наверх, я вышел к Луизе. Сообщив ей, что все в порядке, я вернулся к экипажу за чемоданами, шепотом сообщив, что видел дочь Полуночника и ее зовут Морри.
Луиза радостно схватила меня за руку, но тут же осеклась: не следовало так открыто показывать свои чувства. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что нас не подслушивают, она воскликнула:
— О, Джон, я так рада! Вам удалось с ней поговорить?