— Твой отец сказал мне, что ты видел своего умершего друга.
Взбешенный, я ничего не ответил: отец был не вправе доверять мои секреты чужакам!
Фанни подбежала к нам, виляя хвостом. Наперекор моему предупреждающему суровому взгляду, она мгновенно прониклась симпатией к нашему гостю и вскоре уже вовсю облизывала ему руки и лицо. Он смеялся и разговаривал с ней какими-то безумными щелкающими звуками.
— Отстаньте от нее. Она откликается только на мой свист.
Он поднялся с земли.
— Она, наверно, знает много трюков?
— Всего один. Кусает чужаков! — огрызнулся я.
На это он рассмеялся так сильно, что его широкие плечи затряслись. Напичканный до бесчувствия лекарствами, разодетый как девица на выданье, разъяренный словно бык и украшенный красной лентой по вороту, я, должно быть, являл собой жалкое и смехотворное зрелище. Наверное, именно поэтому Полуночник посматривал на меня украдкой, перешагивая через непроходимый бурелом, коим был в ту пору наш сад, а на пятки ему наступала любопытная Фанни.
Я бесшумно пробрался в дом, чтобы подслушать, что говорят родители. Мама приглушенно рассказывала о моем падении с крыши. Она высказала опасение, что это был не просто несчастный случай. Затем она перешла к тому, что в результате всего этого ей приходится каждое утро давать мне ложку опиумной настойки. Это вывело папу из себя, и он обвинил ее в попытке отравить меня.
— Ты же приучила его к этой отраве, безмозглая баба!
— Я боролась за него, как могла. — Мама заплакала. — Тебе легко упрекать меня, но что бы ты сделал на моем месте?
Папа извинился почти сразу, и родители отправились в свою комнату. Не слыша продолжения ссоры или беседы, я предположил, что отцу стало совсем невмоготу бороться со сном после утомительного путешествия. Ворча себе под нос, что, мол, никто меня не любит, никто не замечает, я вернулся в сад, где и обнаружил африканца, сидящего на пятках, на прогалине среди сорняков, достающих ему до плеча. Глаза у него были закрыты, он ровно дышал.
Нарочито громко, чтобы обидеть его, я проворчал:
— Так, наверное, все африканцы спят. Прилечь-то им ума не хватает.
Он не открыл глаза, но по его губам скользнула улыбка. Я был готов убить его.
Кое-как дойдя до дома, я уселся на персидский ковер в гостиной, пристроил голову на подушку, которую мама недавно расшила тюльпанами, и впал в забытье. Я слышал во сне, как приглушенно хлопали двери и шуршали мыши, и мне казалось, что набухающий потолок вот-вот раздавит меня.
Скоро я очнулся, чувствуя неприятные ощущения в животе, которые, впрочем, не могли сравниться с невыносимой болью в голове, — словно какой-то дьявольский призрак вворачивал мне в шею ржавый болт.
Вскоре папа скатился вниз по лестнице в необычно хорошем расположении духа.
— Привет, Джон! Как ты, сынок?
Я сел и потянулся.
— Хорошо, папа. Только устал.
При встрече с ним я не почувствовал того восторга, какой часто воображал себе до его приезда. Мне показалось, что он слишком изменился. Яркие синие глаза, длинные волосы, туго стянутые на затылке… В те годы я еще не знал, что после долгой разлуки людям часто необходимо заново привыкать друг к другу. Тогда мне казалось, что я уже никогда не буду любить его так же сильно, как прежде.
— Как ты находишь нашего Полуночника? — спросил он.
— Очень темный, — ответил я.
Отец рассмеялся.
— Конечно, темный. Просто чернее ночи по сравнению с таким бледным шотландцем как ты…
Мама спустилась к нам, скрепляя волосы шпильками. Она улыбнулась папе, а он подмигнул ей. Он взял одну из своих трубок с каминной полки, красивую, цвета морской пены, вырезанную в виде головы летучей мыши. Много лет назад отец купил ее в Глазго. Доставая кисет из кармана жилетки, он вздохнул:
— Как все-таки хорошо дома.
Мама объявила, что собирается приготовить для нас чай.
— А вы пока побудьте наедине, — она улыбнулась и вышла в сад, чтобы набрать воды в чайник.
Папа приветливо пригласил меня сесть рядом, в сине-зеленом парчовом кресле, в котором обычно сидела мама.
— Думаю, Полуночник еще в саду, — сказал он, наклоняясь ко мне и закладывая в трубку щепотку табака. — Прости, что тебе пришлось грустить, келпи. Я постараюсь все исправить теперь, когда снова я дома.
— Со мной все было хорошо, — ответил я.
— Да уж, вижу, насколько хорошо. И что за лекарство давала тебе твоя мать. — Он стряхнул с брюк крупицы табака. — Знай, что мне знаком каждый волосок на твоей голове. Я еще пересчитаю их, чтобы убедиться, что ни один из них не выпал в мое отсутствие!