Полуночник широко распахнул глаза. Низкое рычание, напоминающее барабанную дробь, послышалось из глубины утробы и постепенно стало таким громким, что затряслись стены.
Даниэль снял маску. За ней оказалось опухшее мертвенно-бледное лицо; казалось, что кожа вот-вот начнет отваливаться клочьями. Он стал умолять меня остановить барабанную дробь бушмена.
— Почему ты опять предал меня? — простонал он. Мне хотелось просить у него прощения, но Полуночник сжал мою руку, и я проговорил, как он научил меня:
— Я знаю тебя. Ты — Гиена.
Полуночник дал мне погремушку и велел бросить ее в грудь Даниэлю, но я колебался. Когда мальчик шагнул ко мне, африканец закричал:
— Ударь его! Брось в него этим, Джон!
Я запустил погремушкой в Даниэля. Она отскочила от его плеча и упала на пол. Но в воздухе она превратилась в черного богомола, который гордо поднял голову и высоко вскинул лапы, словно готовился к нападению.
Он медленно пополз к Полуночнику.
Даниэль в ужасе отпрянул ко мне.
— Не трогай его! — предупредил Полуночник.
Я сказал еще раз:
— Я знаю тебя. Ты — Гиена.
Даниэль сорвался с места, и я отскочил назад. Полуночник встал между нами, спиной к Даниэлю. Теперь я не видел мальчика, но я слышал, как он бьет кулаками в спину африканца.
Огромная шишка размером в мой кулак образовалась на животе у Полуночника: она то выпирала, то опадала в такт его внутренней дроби.
Бушмен поднял руки и застучал ногами. Он резко развернулся к Даниэлю, и барабанная дробь внутри него прекратилась. Мне показалось, что во вселенной нет ничего, кроме этой сторожевой вышки.
Африканец отпрянул назад и быстро перевел дух. Теперь из его груди слышалось низкое рычание; оно становилось все сильнее, пока вокруг нас не стал вибрировать воздух. Тот дым, что он вдохнул в себя, теперь тонкой струйкой исходил из его рта и лентой вился к витражу окна.
— Рычи, — велел он.
Я повиновался. Мы рычали, не двигаясь с места. Через несколько секунд Полуночник взревел с такой животной яростью и злобой, что едва не обрушились стены.
Мне не пришло в голову, что Полуночник перебудил всю округу, пока в комнату не ворвался отец с выражением ужаса на лице.
Папа испуганно переводил взгляд то на меня, то на Полуночника, тем более что мы оба были в чем мать родила. Он потребовал объяснений — какого черта мы стоим в сторожевой вышке в такой неурочный час да еще без единой одежки, чтобы прикрыть срамные места.
— Надеюсь, у вас найдется достаточное оправдание, — предупредил он, угрожающе понизив голос.
— Нам уже гораздо-гораздо лучше, — заявил африканец. — Мы прогнали Гиену. Гиена всегда боится львов.
Он потряс погремушкой.
— Маленький Богомол сказал Гиене, чтобы он не смел к нам возвращаться. Гиена больше не потревожит вашего сына.
— Призрак ушел, — сообщил я отцу.
— Вы же меня до смерти напугали! — вскричал он, и в этот момент в дверях появилась мама, сжимая в руках кочергу.
Она ахнула, увидев нас голыми, но потом строго и пристально посмотрела мне в глаза. Я был уверен, что мне попадет, но вместо этого она рассмеялась, как будто ничего смешнее нас с Полуночником в жизни не видала, и тотчас же, повинуясь необъяснимому порыву материнского сердца, разрыдалась.
— Тише, успокойся, Мэй, — сказал папа, целуя ее в лоб. — Теперь все будет хорошо.
Наконец, она утерла глаза.
— Простите меня. Вы все, наверное, принимаете меня за дурочку.
Мы все заверили ее в обратном, а папа галантно заявил, что он счастлив, что женат на подобной дуре. Даже с растрепанными волосами и глазами, красными от слез, мама никогда не казалась мне более прекрасной, чем в тот момент.
Успокоившись, она попросила меня набросить на себя хоть какую-нибудь одежду.
— Если хочешь, можешь сегодня поспать с нами, — добавила она.
— Нет, мама, я лучше пойду к себе, если ты не против.
— Ты так хочешь? — удивился отец.
— Да, если Полуночнику можно остаться со мной.
— Разумеется, — сказала мама, одаривая улыбкой нашего гостя, который тоже заразительно и широко улыбнулся.
Вдруг, к моему удивлению, она взяла Полуночника за руку и проговорила:
— Я искренне надеюсь, что вы останетесь с нами, хотя бы ненадолго. Если вам нравится у нас, мы выделим вам комнату в сторожевой вышке. Я хочу попросить прощения за свою недавнюю грубость.
У Полуночника на глаза навернулись слезы.
— Да, это и в самом деле было здорово-прездорово.
Прижав его руку к своей щеке, она добавила:
— Спасибо, что вернули мне Джона. Я никогда не забуду вашу доброту. Всегда можете на меня рассчитывать, так, словно бы я принадлежала к вашему народу.