Любой заядлый курильщик знает: приятнее всего выкурить сигарету на улице. Вы сидите на скамейке, в воздухе чувствуется приближение зимы, и белый мягкий голубой пушок, похожий на перья, уносит ваши надежды на небеса, в обитель богов, которые когда-то помогали людям в обмен на щедрые жертвоприношения. Молитвы устремлялись ввысь вместе с дымом ритуального костра.
Суфи вышла из дома, наряженная в необъятное пальто. Трудно не влюбиться в прелестное создание, которое притом носит такую оригинальную одежду. Сегодня я уже не мог устоять. Она села на скамейку рядом со мной. Наши руки соприкоснулись. Девушка неодобрительно посмотрела на мою сигарету.
— Я считала тебя интеллигентным человеком, — заметила Суфи с укоризной в голосе.
— Я мало курю.
— Ты думаешь, приятно целоваться с пепельницей?
Бросил окурок и погасил его ногой.
— Не будь так сурова.
— Мы учились в хорошей школе.
— Есть какое-то неизъяснимое очарование в строгих молодых девушках.
— Ты как-то по-отечески все время подчеркиваешь тот факт, что я еще слишком юная. На самом деле я уже давно не школьница.
— Знаю. Однако ты очень молода.
— Сколько мне лет, как ты считаешь?
Она надула губы. Непонятно, то ли обиделась, то ли забавлялась.
Я пока не мог точно определить ее возраст. Просто считал Суфи молодой, вот и все. Порой она казалась мне совсем девчонкой, порой достаточно взрослой. Но определить ее возраст я не мог. Может быть, девятнадцать. Самое большее — двадцать.
— Двадцать один, — попробовал угадать, полагая, что девушке польстит, если я прибавлю ей пару лет.
— Ха! — воскликнула она торжествуя. — Мне двадцать семь, в следующем месяце исполнится двадцать восемь. Похоже, ты изрядный глупец.
— Счастливый глупец, — сказал я то, что думал.
Двадцать семь лет. Да она не девушка, а настоящая женщина. Дурак я был, считая Суфи ребенком только из-за отсутствия в ней откровенного цинизма и огрубевшей души, чем славятся наши бабы. Да я и сам прожженный бесчувственный циник. Мне следовало понять: она говорит, как ребенок, потому что вынуждена общаться с людьми не на родном языке. Как я мог не заметить зрелую мудрость в ее взгляде? Именно тогда я осознал: трудно выразить словами ту безрассудную страсть, которую я питал к Суфи.
— Что ты сказал? — спросила она, удивленно подняв брови.
— О чем ты? Я, наверное, обмолвился об «огрубевших душах». Размышлял вслух. Извини.
— Ты определенно сумасшедший. В Аддис-Абебе люди закидали бы тебя камнями или стали бы преклоняться перед тобой.
— А ты, Суфи, забросаешь меня камнями или будешь почитать как святого?
— Я готова побить тебя. Однако после мне придется промыть твои раны, ухаживать за тобой и кормить бульоном до полного выздоровления.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Меня вновь влекло к ней. Я представлял себе нас идущими по туннелю навстречу друг другу.
А потом случилось следующее. Снежинка, подобная крохотной балерине Павловой, упала на кончик ее носа. Тут же появились многочисленные девушки из кордебалета, танцующие в волосах и бровях Суфи. Мы засмеялись и подняли головы вверх: в безветренном темном небе кружились огромные, совершенные в своей красоте снежинки.
Вдруг в окно громко постучали. Мы вздрогнули, обернулись и увидели Энджи. С суровым видом она звала нас на кухню.
— Пора возвращаться к пудингу.
— Похоже, ему без тебя не обойтись.
— Я бы хотела встретиться с тобой попозже.
— Да, конечно.
Я крепко сжал ее тонкие пальцы.
ГЛАВА 18
В КРУГУ НАРКОМАНОВ РАССКАЗЫВАЮ О ЗНАМЕНИТОМ ШЕДЕВРЕ КРИСА САММЕРА
Суфи вновь занялась работой на кухне, а Энджи, которой я не решался взглянуть в глаза, сопроводила меня в столовую. Там никого не оказалось: все перешли в гостиную, расположенную в северном крыле здания.
— Могу я сказать вам пару слов? — спросила повариха в своей обычной дружеской, но весьма деловой манере.
— Конечно. В чем дело?
— Дело в том, что я и сама не прочь пошутить, как вы, наверное, заметили, но в отношении Суфи хочу вас серьезно предупредить. Вы понятия не имеете, какой она человек.
— Что вы имеете в виду?
— Не притворяйтесь. Вы прекрасно понимаете меня, Мориарти.