Тут в разговор встрял Варяг. Он встал с суковатого бревна и, шагнув вперед, достал из кармана пиджака краснокожее удостоверение с золотыми тиснеными буквами:
— Здравствуй, мил человек, ну что ты так волнуешься? Вот мои документы, можешь посмотреть: мы не злодеи и не злоумышленники. Я государственный служащий. — С этими словами Владислав протянул обходчику раскрытую ксиву.
Тот неуверенно взял книжечку и посветил фонарем на заламинированную фотографию и надпись. Прочитал, смущенно кашлянул:
— Так это… чего же вы тут, Владислав Геннадьич… В лесу-mo холодновато ночью. Пошли ко мне.
— Вот это другой разговор, дядя! — повеселел Сержант.
— Кто вор? — недовольно переспросил обходчик и обиженно крякнул. — Я уж тут восемнадцатый год служу а вором никто не обзывал.
Владислав и Сержант, переглянувшись, рассмеялись.
— Что, отец, паровозные свистки да тепловозные гудки слух притупили? Глуховат на ухо стал? — Сержант махнул рукой. — Я говорю, «другой разговор». Ладно, пошли к тебе. А то и впрямь тут свежо.
Не успели они пройти и десятка шагов, как в кармане у Варяга запиликал сотовый. Звонил Филат. Он сообщил, что Саня Зарецкий со своими пацанами уже съехал с трассы «Россия» в районе Чудова и вышел на финишную прямую, так что минут через сорок, если не заблудится на проселках, пришвартуется в Заозерье.
…Они сидели в сторожке путевого обходчика Константина Егоровича — который уже поставил старенький чайник на электроплитку и собирал на стол нехитрую закуску.
— Ты что, Владик? — напрягся Сержант, заметив тревогу на лице друга. — Какие-то проблемы?
Варяг медленно кивнул. Он тронул переносицу и смахнул невидимую капельку пота.
— Мы когда сейчас с Филатом говорили, я подумал: уж не приросли ли к его трубе чужие уши. Что-то там сомнительный шумок послышался. Не исключено, — решительно добавил он. — Не исключено. Ведь когда мне тот доброхот вчера утром позвонил, он точно знал, куда я еду. И к кому, может быть, тоже знал. Уж не Филатов ли телефон слушал? Все это мне уже начинает напоминать наши с Чижевским скачки с препятствиями… — Варяг вдруг вспомнил совсем еще недавнее происшествие в подмосковном лесу, когда взвод омоновцев окружил сторожку егеря и устроил там показательный шмон. Ему не хотелось снова подвергать риску здоровье, а может быть, и саму жизнь ни в чем не повинного старика-добряка. Он резко поднялся с колченогого стула. — Слушай, Егорыч, ты извини нас, отец, но мы у тебя не останемся. За нами должны скоро подъехать и забрать. Подождем у переезда, у шлагбаума.
Константин Егорович покачал головой и пробурчал:
— Ну вот, а я уж вам угощеньице достал. Куда ж мне теперь его девать? Огурчики вот венгерские открыл — я эту банку месяц буду есть… И водочку откупорил. Сам-то я не пью. А угощать мне ею некого.
Но Варяг был непреклонен. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, какая опасность могла грозить ничего не подозревающему старику, если сюда неожиданно нагрянут непрошеные гости, какая-нибудь группа захвата… Хотя кто бы мог отдать приказ об аресте председателя Совета по инвестиционным проектам при Торгово-промышленной палате России? Варяг невесело усмехнулся про себя. Да кто угодно может отдать такой приказ: в российских спецслужбах немало умников, которых хлебом не корми — дай только ткнуть мордой в асфальт кого-то рангом повыше да кошельком потуже. Но Владислав Геннадьевич Игнатов им больше такой радости не доставит…
Варяг двинулся к двери. Сержант устремился за ним.
— Егорыч, если все будет нормально, твое угощение даром не пропадет. Погоди немного — минут сорок… Глядишь, гости понаедут!
Они схоронились в густых кустах, которое начинались прямо у переезда, за торчащим вверх черно-белым шестом имагбаума. Постелив на влажную землю сложенный вчетверо плащ, Варяг присел и кивнул Сержанту:
— Ну, Шехерезад, трави свою сказку…
Четыре с лишком тысячи «зеленых», изъятые Степаном из личного сейфа майора Потапова, на первых порах стали для него хорошим подспорьем в обустройстве в незнакомой экзотической стране на самом юге Африки. Он поселился в недорогом, но приличном отельчике недалеко от йоханнесбургского порта и недели две ни черта не делал, а знай себе бродил по улицам и площадям огромного города, вслушивался в вавилонское смешение языков, в котором его ухо различало английскую, немецкую и еще какую-то непонятную речь, которая, как потом выяснилось, была особой разновидностью голландского — африкаанс. Очень скоро, правда, ему пришлось озаботиться легализацией своего пребывания в Йоханнесбурге.