В то утро, собираясь на прием к премьер-министру, дон Россетти стоял перед зеркалом, поправляя бабочку. На нем был синий шелковый костюм в узкую белую полоску, придававший его подтянутой фигуре значительность. Старик придирчиво оглядел себя в зеркале и остался собой доволен. Ему уже было скучно — от одной только мысли, какая тоска будет сегодня в банкетном зале генуэзского Дворца дожей, с каким-то латиноамериканским министром… Но он ехал в Геную не для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение колумбийскому чиновнику или итальянскому премьеру… Он просто хотел лишний раз дать понять премьеру, что долг платежом красен. Чтобы тот не забывал, чем он обязан синьору Россетти…
Конечно, поехать на прием надо, бы. Выказать свое почтение к премьер-министру. Или, точнее сказать, принять знаки внимания с его стороны. Но старого дона смущало то обстоятельство, что о званом рауте в Генуе газеты раззвонили неделю назад, и теперь и вся Италия, и невидимые убийцы, охотящиеся за ним, точно знали день и час и даже маршрут поездки синьора Россетти… Нет, он не подарит им такую удачную возможность. Поездку надо отменить. Как бы это ни выглядело… Можно сказаться больным. Сердечный приступ. Россетти усмехнулся и стал медленно расстегивать пуговицы на рубашке. Решено: он остается на вилле.
Старик схватил серебряный колокольчик с письменного стола и нервно потряс им в воздухе. На звонок тотчас явился его личный секретарь — здоровенный сицилиец с мрачным смуглым лицом.
— Я не еду! — решительно изрек Россетти.
— Это невозможно, синьор, вас там ждут.
— Я не еду! — повторил старик, сейчас окончательно уверившийся в правильности своего решения.
— Тогда, может быть, Марчелло заменит вас? Кто-нибудь должен быть обязательно, а то завтра газеты понапишут бог знает что.
Россетти задумался. Вновь пробудилось в нем то почти звериное чутье, которое не раз уже спасало его от неприятностей. Да и каких неприятностей! Вот, например, полгода назад он, как обычно, пошел на прогулку, после которой как всегда сел на скамейке прямо на краю скалы над морем. В тот раз что-то заставило его подняться и отправиться в дом, и не успел он отойти от скамейки на пятьдесят метров, как ее вместе с куском скалы распылило взрывом.
Россетти нахмурился.
— Нет, Марчелло останется. Ты, Лучано, поедешь в Геную и лично извинишься за меня перед премьер-министром. Вот тебе… — Он склонился над листком плотной розоватой бумаги со своими инициалами в обрамлении дубовых веток и нацарапал две строчки. — Отдашь помощнику премьер-министра Колладжини.
Вопрос был исчерпан, и Лучано уехал в его личном лимузине. Синьор Россетти снял выходной костюм и сел перед телевизором. Показывали одну из тех нескончаемых мыльных опер, которые он так любил смотреть: надуманные судьбы игрушечных людей позволяли по-новому видеть собственную роль в итальянской истории. По прошествии двух часов он начал тревожиться: Лучано должен был позвонить еще полчаса назад, но телефон молчал. Томительное ожидание наполняло его душу тревогой и убежденностью в неизбежности беды.
В кабинет, предварительно постучав, бесшумно вошел Марчелло, его приемный сын. И тут зазвонил телефон.
— Марчелло, подойди! — встрепенулся старик.
Тот послушно снял трубку.
— Нет, это Марчелло… Говорите… так… Пресвятая Лева! Да, понимаю… Я все передам отцу. Чао!
Марчелло повернулся к отцу, и тот, глядя на побледневшее лицо сына, уже все понял.
— Машина разбилась? — прервал молчание Россетти.
— Да, отец.
— Где это произошло?
— На пятом повороте, где стоит знак опасного поворота.
— Я так и знал! — покачал головой Россетти. — В том месте слишком крутой поворот. Что там случилось?
— Несчастный случай… Машину занесло, и она сорвалась с обрыва. Взорвалась… Все погибли…
Старик покачал головой:
— Нет, мой мальчик, это не несчастный случай. Это тело рук тех, кто убил Доницетти, Ринальди и остальных…
Россетти задумался. Придется срочно заняться собственным расследованием. Совершенно ясно, что сегодняшнее покушение на него и убийства семи крестных отцов связаны между собой. Киллеры — скорее всего, одна и та же банда. Но вот кто они? На кого работают? Неужели на кого-то тут, в Италии? Немыслимо! Невозможно!