Машина стоит на обочине, там, где мы ее и оставили. Вытаскивая бланк с предупреждением из-за щетки стеклоочистителя, я мысленно благодарю гуманную немецкую автоинспекцию за проявленное в отношении нас милосердие. Мы садимся в машину и какое-то время не трогаемся с места: каждый ждет, что другой примет решение. С какой стати именно я должен все решать?
— Нужно найти гостиницу, — предлагает наконец Йохан.
Я поворачиваю ключ зажигания, включаю поворотник и вливаюсь в поток транспорта. Мы неспешно катимся по берлинскому миру грез, как-то незаметно пересекаем город и едем уже по улице Карла Маркса.
— Как тебе вот эта? — Йохан указывает на здание с облупившейся краской.
«Отель Карла Маркса» — сообщает неоновая вывеска.
— Добро пожаловать в Нойкёльн, господа. Вам один номер или два? — спрашивает девушка за стойкой, мы получаем номер и, сидя на своих кроватях, дожидаемся заказанного ужина. Раздается стук в дверь, и мальчик в черных тренировочных брюках приносит поднос: каждому по четыре пухлых колбаски, хлебцы и соус карри в пластиковом контейнере. Это все, на что способна кухня захолустного «Отеля Карла Маркса», расположенного в районе, который едва ли перестраивали со времен ГДР.
Я даю мальчику пару евро чаевых, чем, судя по его виду, он вполне удовлетворен.
От колбасок остается непреходящее ощущение тошноты, и на нас накатывает усталость. Мы лежим и пялимся в допотопный транзисторный телевизор. Он висит на кронштейне, вбитом в бетонную стену. Дублированный на немецкий язык боевик берет с места в карьер по отработанной схеме. Брюс Уиллис чешет у себя в паху, и Йохан занят тем же. Может, это успокаивает их — так же, как кого-то успокаивает массаж мочек ушей, у всех свои способы.
Коричневая в красную клетку занавеска вздулась в центре, словно там, за ней, кто-то притаился, но это всего лишь ветер заявился без предупреждения и проверяет, не утратили ли мы бдительности, всего лишь ветер — никаких других угроз, ни лезвия ножа, ни ствола в руках циничных малых, занятых реализацией своих леденящих душу планов по установлению нового миропорядка, ни намека на очередное изящное убийство, ничего, кроме ветра, гуляющего между серыми домами, утопающими в снегу, да и того уже след простыл, и занавеска опять повисла неподвижно, тяжело и прямо.
— Йохан? — говорю я.
— Да, Петер? — отвечает он, не отрывая взгляда от залитого кровью Брюса Уиллиса.
На ночном столике в нескольких сантиметрах от лица Йохана стоит его тарелка, вымазанная желтоватым соусом. Сладковато-пряный запах заставляет меня встать, убрать на поднос тарелки с колбасными шкурками и стаканы с опивками и выставить его за дверь.
Выпрямившись, я бросаю взгляд в коридор и замечаю свет за окном, который уже приметил, когда мы шли от лестничной площадки к нашему номеру — я еще подумал тогда о нем как о вероятном пути спасения из этого вызывающего клаустрофобию лабиринта. Сейчас свет падает на стены сферическим пятном, в нем колеблется какая-то тень, и я вижу за стеклом, на хлипенькой алюминиевой пожарной лестнице, размытые очертания лица и контуры человеческой фигуры. Лестница блестит в темноте. Я поспешно закрываю дверь и щелкаю замком, подхожу к окну и разглядываю через щелку в занавесках парковку. Внизу на дороге угадываются очертания «фиата», о происхождении которого словно кричат датские номера с чуть ли не напоказ оставленными буквами DK.
Йохан выскальзывает из кровати и встает рядом со мной. Я чувствую запах его дезодоранта и поворачиваюсь к нему:
— Что ты делал в квартире после моего ухода?
— Снимал. Разве не для этого ты меня нанял? Включил повсюду свет и всё отснял.
От его дыхания пахнет карри. Я киваю:
— Отлично. Давай глянем, что ты там снял.
Я достаю оборудование и копирую файлы с камеры на внешний жесткий диск. И мы снова оказываемся в квартире Лизы Майер.
Вот я перед письменным столом, держу в руках рамку с фотографией. Я ощущаю себя единым целым с моим телом на мониторе, пересекаю вместе с ним, двигаясь спиной вперед, комнату по направлению к прихожей. Камера перемещается через гостиную в спальню.
Загорается свет, обнаруживая присутствие кровати, ночного столика, встроенного шкафа, потом появляется дверь в кухню и снова гостиная. Вдруг камера утыкается в пол, как будто Йохан повесил ее на плечо, потом снова в кадре появляется прихожая. Камера бьется об Йохана, когда он стремительно спускается по лестнице.