— Мне ни за что не вылезти обратно, — констатирует Йохан, охватывает ногами ствол и скользит по нему вниз. — Спускайся сюда! — кричит он, оказавшись на земле.
Я ложусь на живот и сползаю ногами вперед в дыру, нащупываю опору, на которую могу встать, и хватаюсь руками за верхние ветки. Вскоре я уже тоже еду по гладкому стволу вниз. Наше дерево не единственное тут — они стоят бок о бок, образуя подобие и́глу, а снег лежит слоем метровой толщины на их кронах.
Мы идем или, скорее, скользим от дерева к дереву, выбираясь из-под крыши «и́глу» и спускаясь дальше по склону. Наконец местность становится немного более пологой, и мы выходим на поперечную дорогу, которая серпантином уходит вниз к подножию горы. По обеим сторонам дороги — засыпанный снегом кустарник.
Я шагаю все тяжелее, и напряжение воли тут бессильно. Двигаюсь в смутном параллельном мире, и скоро сил не останется вовсе.
Мне хочется усесться в эту мягкую белоснежность и отдышаться.
— Смотри! — неожиданно вскрикивает Йохан.
Проходит несколько мгновений, прежде чем картинка запечатлевается на моей сетчатке, но вот я уже вижу впереди темную тень и стремительно возвращаюсь обратно в реальность. Мы семеним в направлении хижины, построенной из гладких ошкуренных бревен. Я берусь за медный дверной молоток. Никто не открывает, и только сейчас я замечаю, что окна черны, как уголь, и мне даже мерещится запах недавнего пожара. Гостеприимная семья не выходит к нам, не приглашает в дом, не усаживает у камина, в котором потрескивают березовые поленья, не укутывает теплыми пледами и не сует в руки кружку обжигающего глинтвейна.
Вслед за Йоханом обхожу дом кругом. Не говоря ни слова, он выбивает локтем стекло в одном из окон. Оно почти беззвучно раскалывается на морозе. Йохан вытаскивает задвижки, влезает в окно и открывает мне дверь.
— Милости просим!
Он отступает на шаг в сторону.
В гостиной есть камин, в сарае обнаруживаются дрова, в холодильнике ничего, кроме четырех бутылок пива. Мы быстро приканчиваем их, закутавшись в пледы перед пылающим камином. Тепло медленно расползается по дому, и мы снимаем верхнюю одежду. Я уже успел забыть и про наш проект, и про «фиат» в снегу и наблюдаю за Йоханом, который перерывает шкафы и ящики. Из дальней комнаты он с триумфом притаскивает древний домашний телефон черного цвета с круглым наборным диском. У нас дома был такой, когда я был маленьким.
Тепло обнимает меня со всех сторон, и я переношусь в иные миры, которые одновременно и близки, и неимоверно далеки. Я снова в Гоа, и Йохан бежит ко мне через зал ресторана. Хватает меня за плечо, швыряет в стену и прижимает поблескивающий на солнце кухонный нож к напрягшимся мышцам моей шеи. Не знаю, под дозой ли Йохан, но он совершенно не в себе, и в эту секунду я абсолютно уверен, что он убьет меня. Кто-то растрепал, что мы с Марией переспали прошлой ночью, и это затмевает его разум. Я вспоминаю, как мы лежали с ней в какой-то щели между двумя лодками на пляже и, не издавая ни звука, занимались любовью, как и прочие парочки на берегу. Я не должен был этого делать. Он убирает нож от моего горла и начинает лупить меня, и я быстро перестаю оказывать сопротивление, потому что Йохан намного сильнее, к тому же он в состоянии бешенства и на грани утраты остатков самообладания.
Я знал, что он никогда не простит мне, никогда не будет мне больше доверять, даже если я пообещаю больше не смотреть в ее сторону и не приближаться к ней. С того самого дня Йохан решительно ко мне переменился. Может быть, поэтому я не сдержал данное ему слово. Мы с Марией встречались по нескольку раз в неделю, когда она вернулась в Данию, а он продолжал свои одинокие странствия по миру. Он сам сделал этот выбор, сказали мы друг другу. Потом Йохан наконец возвратился домой и решил обосноваться вместе с Марией в Германии. И они оба исчезли из моей жизни.