— Телефон работает! — вопит он в полном восторге.
Слегка приоткрываю глаза и смотрю на желтоватые, плавные языки пламени. Видимо, Йохан ночью подкинул дров. Я лежу на диване. Во рту пересохло. На столе стоят пустые пивные бутылки и чашки с недопитым растворимым кофе. Тут я замечаю Йохана, который растянулся прямо на полу, укрывшись пледом. Спускаю ноги на пол. Взгляд проясняется и начинает открывать новые детали. Отсветы каминного пламени мерцают на стенных балках и лижут стены, уходящие под самую крышу. Бытовая техника на кухне посверкивает в темноте своими красными глазками. Я уступаю накатившему желанию опять лечь, меня подхватывает непрерывный поток мыслей, берущих начало где-то в русле моего сознания, там, где вымысел и реальность сливаются в одно; я верю во все, что представляю, верю в самодостаточность человека и в то, что сознание вмещает в себя любые факты. Нужно всего лишь задать вопрос, расслышать ответ и поверить своему внутреннему голосу — вот и вся премудрость. Нет нужды призывать на помощь науку или вступать в беседу с ангелами, чтобы Вселенная поделилась своим знанием. Ведь когда человеческое тело разрушается, оно обретает единство с небесным пространством, со всеми его галактиками, солнечными системами, звездами и планетами.
Йохан потягивается под пледом. Я откашливаюсь и пытаюсь вернуться в реальность.
— Как спалось?
— Прекрасно! Супер! — сонно бормочет Йохан. — А ты как, выспался?
— Мне приснился сон.
— Что снилось?
— Не помню. Хотя нет, мне снился Гоа. Снились те времена. Ладно, неважно. Лучше расскажи, куда нас занесло, — интересуюсь я как бы между прочим.
Среди набитых снегом туч кое-где появились просветы, на небосклон выползло солнце. Мы стоим в гостиной у окна и не сводим глаз с залитого светом ландшафта.
— Мы совершенно точно в Шварцвальде, — заявляет Йохан. — Наш с Марией дом километрах в двухстах отсюда, и городок, где я родился, совсем неподалеку. Если не ошибаюсь, то вон в том направлении должен быть спортивный комплекс. Там по выходным устраивали молодежные вечеринки. Коктейль из рома и колы за одну марку. После нескольких стаканов ты уже был готов начистить кому-нибудь физиономию. Чужакам из других городков не рекомендовалось заявляться и клеить наших девчонок. К шестнадцати годам нос у меня был сломан трижды… Отец сам построил наш дом, — продолжает Йохан. — Он стоял на отшибе, до ближайших соседей надо было ковылять чуть не полкилометра, а весь городок насчитывал сто тридцать два жителя.
Сугробы вокруг дома и шапки снега на верхушках деревьев похожи на затвердевшие тучи. Йохан отворачивается от окна, он погружен в воспоминания:
— Три комнаты, кухня и туалет на первом этаже, плюс три комнаты и туалет на втором. Сад у нас был размером с футбольное поле. Там после уроков мы и гоняли мяч. В те дни, когда не строили в лесу хижины. Отец утверждал, что у взрослого мужчины уйдет не меньше недели на то, чтобы пересечь Шварцвальд из конца в конец, и притом здесь легко заблудиться. Нигде мне не было так хорошо, как в моем домике на верхушке дерева в сумрачной глубине леса. Дома у нас все зависело от настроения отца, ну а оно зависело от того, сколько он уже принял. Чаще всего он бывал грустен и серьезен. Он был уже немолод, когда я родился, ему исполнилось тридцать восемь. Наверное, у него было ужасное детство, не знаю, но он не любил говорить о прошлом, и родственников у него вроде бы не было. Мама рассказала однажды, что война и семь лет лагерных работ на шахте искалечили его. В его жилах текла цыганская кровь, поэтому в конце войны его поставили перед выбором: или концлагерь, или сражаться против Красной армии. Ему было двадцать три, когда в пятьдесят втором году он освободился из русского плена.
— А твоя мать? Какая она была? — Я перехватываю его взгляд.
— Знаешь, для меня до сих пор загадка, почему она вышла за отца. В отличие от него, она умела владеть своими чувствами, к тому же была способнее и образованнее, чем он, да и моложе на тринадцать лет. Вряд ли мама была довольна замужней жизнью. Она выросла в лучших условиях и, по-моему, понимала, что попала в сети недоброй судьбы, из которых ей уже не вырваться. Но со мной она никогда об этом не говорила и не отвечала на вопросы, где они познакомились и почему решили пожениться. Мама была очень несчастна в тот день, когда у нас с отцом дошло до драки и он попал из-за меня в больницу! Такие вещи не должны случаться. Мир и спокойствие в семье — вот все, чего она хотела. Она никогда не заявляла о себе во всеуслышание. Одно время, мне помнится, она работала на мебельной фабрике, и дела у нее шли отлично, работа заряжала ее энергией, но тут начались ссоры с отцом. Ему казалось, что его недостаточно обихаживают, когда он, уставший, возвращается с работы. Он работал на заводе «Мерседес». Однако потом мебельная фабрика обанкротилась, и жизнь вернулась на прежние рельсы. Моя сестра и я, наше присутствие в этом мире — вот что не давало матери опустить руки, но потом сестра забеременела и переехала в Штаты, а я поступил в гимназию в другом городе и появлялся дома только на выходных… Это я отключил ее от кислорода. Отец не хотел. Он не мог решиться убить ее и даже не понял, о чем я толкую, когда я сказал, что, сделав это, он всего лишь закончил бы то, что начал в день их знакомства.