- Приятно познакомиться, «просто Иваныч», - опять засмеялся Лёха и предложил деду стопку с водкой, которую припас для Андрея.
- С вашего позволения, я лучше коньячку, - вежливо отозвался Иваныч.
Он принес из своего «форда» небольшую дорогую флягу, зашитую в кожу, и уже нарезанный твёрдый сервелат в пластиковой упаковке. Похоже, что Иваныч относился к категории тех же охотников, что и мы с сыном – ничего лишнего он с собой не брал. Это Лёха с братьями приехал на охоту как на разгульный пикник. Иваныч предложил свой коньяк сначала мне, как самому старшему, а потом и остальным.
Я отказался:
- С водки начали. Чего уж там ….
Лёха, Николай и мой сын тоже отрицательно замахали головами. Иваныч скрутил с фляжки тридцатиграммовый колпачок и наполнил его коньяком. Следом и все остальные подняли наполненную посуду.
- Ну, как говорится… - начал тост Лёха, стараясь подражать голосу генерала Иволгина из известного фильма.
В это время над нашими головами нагло пролетели две кряквы, а правильнее сказать, не пролетели, а прошли по ним. Казалось, что даже воздух, шевелившийся от их крыльев, коснулся наших поднятых к небу лиц. Никто даже не дёрнулся. Мы проводили птиц общим тяжёлым молчанием и суровым осуждающим взглядом прокурора.
- Вот, паразитки, бля! - Лёха выругался. - Нашли ведь время! Ни секундой позже!
В его глазах было столько возмущения и обиды, что взглянув в них, все одновременно засмеялись: бывает. Выпили, закусили.
- В прошлом году произошёл со мной аналогичный случай, - продолжал Лёха. - Пошли мы с братовьями на вальдшнепа. Помнишь, Колян? Ходили-ходили, стояли-стояли – ничего! Тут мне приспичило. Я ружьишко на дерево повесил и присел под кустиком. А он – засранец, как раз летит, а я – засранец, встать не могу, только дело у меня пошло!
Все опять заржали. Вероятно, подходило время охотничьих сказок, и жизнерадостный Лёха уже не казался картиной ясной – Одессой красной.
- Чё-то у нас как похоронах, мужики?! Скучно! Андрюха, заведи какой-нибудь весёлый музон! - распорядился он.
Младший брат кивнул, нырнул в «пятнашку», включил магнитолу, нашёл «Шансон», где мужской голос с надрывом пел об одинокой волчице, ищущей своего среди мужчин. Я откровенно поморщился.
- Чё? Песняга не нравится? - поинтересовался у меня Лёха.
- Нет, - сознался я. - Совсем не нравится.
- А чё? Вроде бы и слова нормальные, и музыка зашибись?
- Мне аллегория о волчице понятна. Но текст, на мой взгляд, выглядел бы лучше, если бы волчица искала своего среди волков.
- Как человек, имеющий первое филологическое образование, я вас поддерживаю, - согласился со мной Иваныч. - Но случается так, что одинокие волчицы ищут «своего» и среди мужчин. Хотите, расскажу?
- Давай, Иваныч, - с энтузиазмом согласились все, поскольку охотничья байка – это не байка мужа на вопрос жены: «Ну, и откуда же ты явился в три часа утра?!»
Дед принёс из своего «форда» раскладной стульчик, присел:
- Извините, молодые люди, уж я, сидя… Что же? Начну свой рассказ со слов самого известного у нас в стране «укротителя тигров» Евгения Леонова: «Хотите – верьте, хотите – нет». Я родился в 1937 году, - начал Иваныч издалека. - Жил я с матерью и батей не на Арбате1, а в сибирской деревеньке, в маленьком домике. Я был единственным ребенком в семье. Родители мои трудились в колхозе «Заря коммунизма», или как говорили между собой мужики: «Закат капитализма». Батя щёлкал счётами в конторе, мамка мяла коровам титьки на ферме. В общем, оба трубили горном с зари, чтобы выдохнуться как волынка к закату. В 41-м, когда война началась, отец ушёл на фронт, а в 43-м, зимой, пропала моя мать. Уехала она на лошади за сеном к стогам на дальний покос и сгинула. Наш председатель и дед Макар нашли поутру лишь конские косточки да опрокинутую телегу. От матери ничего – совсем ничего… Решили, что и лошадь, и мамку мою волки съели – много их тогда развелось в наших краях. Стукнул мне в ту пору шестой годок. Куда меня девать? Отправили за речку, к тётке в село. До него от нашей деревни было восемь вёрст. И школа там была. В конце 44-го вернулся домой отец без левой руки. Я домой засобирался, но батя мне говорит: «Тебе учиться надо, а не собак по деревне гонять. Знаю, что тётке ты порядочно надоел, у неё у самой четыре рта, поэтому определю я тебя в городской интернат. У меня, сын, вся надёжа на тебя – выучись, пожалуйста! Хотя бы ради матери. Она едва читать умела, но так хотела, чтобы ты грамотным человеком стал».
С батей не поспоришь. Вот так я стал интернатским. Домой к отцу только в каникулы приезжал. И вот, уже в 45-м это было, после Победы, в конце лета приезжаю я домой. Раньше ведь двери в деревенских домах не запирали – подопрут колышком, если дома никого нет, вот и все дела. Да и воровать-то в наших домах в ту пору было нечего. Подхожу к дому – колышка нет. Я в двери зашёл и обомлел. В комнате сидит большущий волчара и, склонив голову, на меня смотрит. Я струхнул, вылетел из дома, двери подпёр колом и к отцу в контору – он у меня счетоводом работал. Вбегаю, кричу как на пожаре: «Батя! У нас дома волк!» Все, кто в конторе был, засмеялись. Председатель отцу говорит: «Иди, Иван, домой. Без тебя управимся». Пошли мы к дому.