Холодные ветры несколько дней разгуливали по полоям. Солнца не было. Тяжелые тучи низко проносились над бором, и часто белая крупка падала сверху на весеннюю землю. А тут вечером, уже после захода, небо очистилось, загорелись веселые яркие звезды. Отличной обещала быть утренняя заря.
Задолго до восхода устроились мы на своих местах.
Предрассветный час замечателен на озере в весеннюю пору. Звезды потускнели. Еще невидимые пролетают птицы, и ты только слышишь шум их полета. Зорянка забралась на вершину куста, щебечет свою простенькую песню. Легкий ветерок прилетел с востока, чуть тронул озеро и стих. В просветы куста я наблюдал за востоком. Вот он вспыхнул золотом, и в золотой разлив погрузились вершины сосен. И в ту же минуту солнечного восхода раздался торжествующий троекратный крик: «рр-р-аа… рр-р-аа». Это кричал свое «ура» золотому солнцу скворец. Он сидел на ветке тальникового куста, весь пронизанный первым лучом. А за кустом — золотое озеро. Прокричав, похлопав крылышками, скворец улетел. И сразу все музыканты и певцы, расположившиеся в кустах в бору, начали свой чудесный концерт — торжественный гимн утру, солнцу, весне.
Над серединой озера шумно прошел табун голубой черняти, потом повернул, прошелся над кустом и, разбрасывая золотые брызги, опустился к чучелам. «Нн-ы-р-нуу-у»… — кричат красноголовые селезни, косясь на неподвижные болванки-чучела.
Сердце мое замирает, и я уже не слышу ни утреннего концерта пернатых певцов, ни серебряных фанфар журавлей за бором.
На стану, за завтраком, мы долго смеялись над скворушкиным «ура» и сошлись на том мнении, что скворец был городской. Подражатель различным голосам и звукам скворец отличный. Заставил же он один раз моего друга пробираться через заросли кустов с превеликой осторожностью, чтобы увидеть шавкающего «селезня-крякаша» на… тальниковой ветке!
— Не зря эдак уселись, ишь, как сжались. Погодье, слышь, чуют, — сказал один из рыбаков, обращая наше внимание на две сухих обгорелых березы, уткнувшиеся вершинами, как два гигантских черных пальца, в голубое небо. На вершинах берез сидело по коршуну. Они, как будто, спали, не подавая никаких признаков жизни.
В тот вечер мы уехали от стана далеко за гряду почти непроходимых кустов. Днем мы видели, как падала туда птица. И, правда, было ее тут изрядно.
Вечер выдался какой-то странный, тяжелый, я почему-то нервничал. Сначала не понравился куст, в который втянул лодку. Перебрался в другой, старательно расчистил его. Стал ставить чучела, а в куст и спрятаться нельзя. Потом еще сменил несколько мест и в результате все же устроился на самом худшем. Бывает так. Дошло до того, что я отшлепал чучело красноголового селезня, посаженное на рамку. Сиди, как следует, нечего голову на бок воротить! Хорошо, что со стороны никто не видел, как я его дубасил.
Птица летела надо мной табунами, валилась за смежные кусты — к моим чучелам никто не подсаживался, А тут еще невдалеке друг дуплетил.
Внезапно прекратился полет и крики птиц. Стая скворцов пронеслась и забилась в кусты, в трущобу. И вот позади меня, над бором, возник сразу шум. Необычайный, мало напоминающий ветер. Он быстро приближался, и казалось, что с высокой, высокой горы катился на меня огромный шар, наполненный камнями. Кусты позади тяжело вздохнули и, точно схваченные незримой, сильной рукой, свились жгутом и развернулись. Тяжелая мрачная туча закрыла небо. Она неслась так низко, что, казалось, можно было проткнуть ее веслом! Ветер пригибал вершины кустов до самой воды. Что он только ни делал с ними! Рвал, свивал, тряс. Трещали сухие сучья, падали. Вокруг стояли стон, свист, визг. Скатившийся с горы шар вдруг раскололся, и камни с оглушительным грохотом рассыпались над кустами.
Ураган, как былинку, раскачивал куст. Лодка то поднималась вверх, то опускалась и, казалось, что, еще мгновенье — и куст, и лодку, и меня унесет чорт знает куда в сумасшедшем вихре.
Надо мной шла смертельная битва на огненных мечах. Я сжался в комок на дне лодки, прикрыл ружье плащом.
Из пылающего неба упал к чучелам селезень и, подвернув голову под крыло, замер.
Ураган промчал тучу. И все стихло так же внезапно, как и началось. Первым подал голос неугомонный чирок-свистунок, и опять птичьи голоса наполнили вечер призывным весенним зовом…
В полные тишины и спокойствия дни мы иногда берем хлеб, котелок и отправляемся в самые дальние от бора полой. Такие «экспедиции» доставляют особенное удовольствие. Плыть по спокойной воде легко, приятно, и мы то идем серединой широких разливов, то тихо пробираемся вдоль зеленой кромки кустов, или забираемся в гущу кустарника — таволожки и плывем там, как по неведомым джунглям, тревожа полуденный отдых птиц.