Полумрак исчез из глубоких долин, и дальние горы снова оделись в синюю дымку. На восточной половине озера все еще лежали громоздкие тени гор. Черные волны злобно прыгали на скалы. А под западным берегом высокие серебристые гребни опешили нагнать друг друга.
В полдень утихла «верховна», холодное дыхание вечных снегов. Мы спускались к заливу, где рыбак подымал со дна сети с трепетавшими серебристыми телецкими сигами. В лесу свистели рябчики. С высокого кедра с шумом сорвался глухарь и улетел куда-то на восток. С дерева на дерево прыгала пушистая белка. Мой товарищ сказал ей:
— Не бойся, здесь тебя никто не тронет.
Сели в лодку. Оттолкнулись от берега. Неподвижная вода казалась густой, как хороший деготь. А недалеко за тенью горы начиналась полированная гладь.
Над Алтаем — величественная тишина!
На юг летели лебеди. Стая красивых птиц отражалась, в озере, точно белое перистое облако.
Мы выплыли на середину залива, оглянулись и положили весла, очарованные непередаваемой красотой. В озере лежала блещущая всеми красками гора, и была она еще прекраснее настоящей горы. Казалось, тысячи радуг свились в клубок и упали в сонную воду. Ниже радуг, под водой — голубой небосвод. Наша лодка тихо плыла как бы между двух небес.
Анатолий Ольхон
КОНЕЦ АВГУСТА
А. Коптелов
НА ОЗЕРЕ ЧАНЫ
Впервые я тонул на «море». Это было шесть лет тому назад темной октябрьской ночью…
Впрочем, об этом нужно рассказать по порядку.
Утятник Ефим собирается на большую осеннюю охоту. С ним едет Тимофей, человек непомерно высокого роста и огромной силы. Мне очень хочется поехать с ними на большую воду, но я не умею плавать на лодке. В непогоду на обширном плесе меня могут захлестать волны. Ефим громким раскатистым голосом советует мне:
— Если хочешь научиться плавать, надо броситься в «море»…
Я хочу быть настоящим охотником и решаюсь броситься в «море»…
На станции Барабинск мы выходим из вагона и садимся в грузовой автомобиль Рыбтреста. Наш путь лежит на юг, через степные деревни, поля, редкие березовые колки, мимо озер и болот.
Поздним вечером грузовик врывается в маленькую деревушку Квашнино. Серые деревянные избы, возле которых нет ни деревца, ни кустика, стоят двумя шеренгами. Нигде — ни огонька. Под лунным светом тускло блестят маленькие окна. Посреди улицы — колья: здесь «садят» сети и невода на крепкие веревки. По одну сторону деревни — открытое «море», по другую — залив. Между берегом и огородами — деревянное царство: скрипуче стонут дряхлые мельницы, оставшиеся свидетелями былых эпох, эпох дерева и соломы. Их мрачные силуэты на темносинем небе напоминают нам великанов, которые тщетно взмахивают уродливыми руками, чтобы снять дырявые от ветра и дождя, дырявые от веков шляпы и поклониться приезжим.
Я иду на берег. По дремлющей воде луна прокладывает к мельницам золотую тропу. Где-то вдали играют трубы лебединого оркестра. Изредка слышно, как могучие птицы ударяют крыльями о звонкую воду.
— На косе у Холостого лебеди галдят. Табунятся. Зиму чуют.
Я вздрагиваю, услышав незнакомый голос. Рядом со мной стоит невысокий старичок в потертом дубленом полушубке. За плечами его торчит старая охотничья берданка. Я спрашиваю о Холостом.
— Остров такой есть, — поясняет старый сторож. — Вон там, напротив Лежана, куда вы собираетесь. А в эту сторону, влево-то, пойдет «море».
— Да, к зиме дело движется, — задумчиво продолжает он. — Лебедь несет снег на носу. Так старики говорили. Даже примета есть: лебедь летит — к снегу, гусь — к дождю.