"Да," -- сказал охотник, -- "как видите. Много лет назад, должно быть, чрезвычайно много лет назад, я упал в Шварцвальде -- это в Германии -- со скалы, преследуя лань. С тех пор я мёртв."
"Но вы и живы тоже," -- сказал бургомистр.
"Отчасти," -- сказал охотник, -- "отчасти я жив. Моя лодка смерти сбилась с пути, одно неправильное движение руля, одно мгновение невнимательности лодочника, один отвлечённый взгляд на мою прекрасную родину, -- я не знаю, что это было, я знаю только, что остался на земле, и с тех пор моя лодка дрейфует по земным водоёмам. Так я, желавший лишь остаться в родных горах, скитаюсь посмертно по всем странам света."
"И никакой своей частью вы не находитесь на том свете?" -- спросил бургомистр, нахмурив лоб.
"Я," -- ответил охотник, -- "всегда на лестнице, которая ведёт туда. На этой бесконечно широкой парадной лестнице я слоняюсь -- то вверху, то внизу, то справа, то слева, всё время в движении. Из охотника я превратился в бабочку. Не смейтесь."
"Я не смеюсь," -- сказал бургомистр.
"Весьма разумно," -- сказал охотник. -- "Я всё время в движении. Но стоит мне продвинуться настолько, что передо мною брезжит вход, как я просыпаюсь в своей старой одинокой лодке посреди земных вод. Первородная ошибка моей тогдашней смерти насмехается надо мной в каюте. Юлия, жена лодочника, стучит в дверь и вносит утренний напиток той страны, у берегов которой мы плывём. Я лежу на деревянной койке, на мне -- это не очень приятное зрелище -- грязный саван, волосы и борода, чёрные с сединой, безнадёжно перепутаны, мои ноги накрыты большим, шёлковым женским платком в цветах и с длинной бахромой. У изголовья стоит церковная свеча и светит мне. На стене напротив висит маленькая картина -- очевидно, бушмен, целящий в меня копьём и прикрывающийся замечательно расписанным щитом. На кораблях встречаются глупые изображения, но это одно из самых глупых. В остальном моя деревянная клетка совершенно пуста. Через люк в боковой стене сквозит тёплый воздух южной ночи, и я слышу плеск воды о барку.
Здесь лежу я с тех пор, как я, тогда ещё живой Гракх, преследовал лань дома, в Шварцвальде, и упал со скалы. Всё шло по заведённому порядку. Я охотился, упал, истёк кровью в лощине, умер, и эта барка должна была отвезти меня на тот свет. Я ещё помню, с какой радостью я растянулся в первый раз на этой койке. Никогда не доводилось горам слышать такого моего песнопения, как довелось этим тогда ещё неясным четырём стенам.
Я с удовольствием жил и с удовольствием умер, со счастьем скинул я на пол, едва успев вступить на борт, жалкую поклажу из фляжки, ягдташа, ружья, которую носил всегда с достоинством, а в саван нырнул подобно невесте, ныряющей в свадебное платье. Здесь я лежал и ждал. Потом случилось несчастье."
"Печальная судьба," -- сказал бургомистр, защищаясь поднятой рукой. -- "И вы совершенно в ней не виноваты?"
"Нет," -- ответил охотник, -- "я был охотником -- может быть, это моя вина? Я был назначен охотником в Шварцвальде, где тогда ещё водились волки. Я ждал в засаде, стрелял, снимал шкуру -- это моя вина? Мою работу благославляли. "Великий охотник Шварцвальда," называли меня. Это вина?"
"Я не вправе судить," -- сказал бургомистр, -- "но мне кажется, в этом нет вины. Но кто же тогда виноват?"
"Лодочник," -- сказал охотник. -- "Никто не прочтёт того, что я сейчас пишу, никто не придёт мне на помощь; если б вышло постановление мне помочь, все двери всех домов остались бы запертыми, все лежали бы в постелях, с головой накрывшись одеялами, весь свет -- как ночные покои. У этого есть и хорошая сторона, потому что никто обо мне не знает, а если бы знал -- то не знал бы моего временного пристанища, не мог бы меня там задержать, не мог бы мне помочь. Мысль о том, чтобы мне помочь -- болезнь, и больного следует положить в постель и лечить.
Я это знаю, и поэтому не зову на помощь, даже когда я временами -- вне себя, как, например, сейчас -- очень сильно об этом думаю. Но для того, чтобы прогнать эти мысли, достаточно оглядеться по сторонам и осознать, где я нахожусь, и -- я, наверное, могу это утрверждать -- где я сотни лет живу."
"Из ряда вон," -- промолвил бургомистр, -- "из ряда вон. И теперь вы намереваетесь остаться у нас, в Риве?"
"Не намереваюсь," -- ответил охотник с улыбкой и положил, чтобы смягчить насмешку, руку на колено бургомистра. "Я здесь, больше я ничего не знаю и не могу сделать. Моя лодка неуправляема, она плывет с ветром, дующим в нижних эшелонах смерти."