Я почувствовал, как сознание начинает затуманиваться. Голос Волконского, глубокий и монотонный, вливался в меня, убаюкивая. Мое тело расслаблялось, а разум постепенно погружался в транс. В ответ, глубоко внутри, я почувствовал, как нечто начинает беспокойно шевелиться.
Когда я полностью погрузился в это состояние, голос Волконского изменился. Его слова стали мощнее, энергия в зале начала вибрировать с новой, давящей силой. Это был уже не просто ввод в транс, это было начало хирургического вмешательства в мою суть. Я чувствовал, как его магия, словно тончайший зонд, нащупала ту самую черную точку у моего источника.
И в этот момент внутри меня проснулось то самое чужое вкрапление.
Тот самый шрам от когтя демона вдруг резко похолодел, а затем его обожгло ледяным пламенем. Боль была невообразимой, пронзающей насквозь, но я не мог даже пошевелиться.
В следующую секунду из метки вырвался столб черной, клубящейся энергии, который с ревом ударил в потолок. Он наполнил зал.
Все пошло не по плану.
Руны на стенах, до этого горевшие мягким синим, вспыхнули багровым, а затем с громким треском пошли глубокими трещинами. Огромный кристалл под потолком, до этого излучавший ровный свет, замерцал и с ослепительной вспышкой взорвался, осыпая зал дождем острых, звенящих осколков. Ассистентов отбросило назад ударной волной.
Я слышал, как сквозь гул и грохот Волконский продолжает читать заклинание, но ничего не помогало.
Из моей груди вырвался дикий, протяжный, нечеловеческий крик…
Глава 18
Глава 18
Боль, ледяное пламя и боль — все смешалось, прежде чем мир провалился в кромешную тьму.
Я очнулся резко, будто кто-то плеснул в лицо водой. Первое, что я почувствовал — ноющую тяжесть во всем теле, словно меня пропустили через мясорубку. Горло горело, хотелось пить. Это была отдельная палата. Я лежал на кровати, накрытый одеялом, а за окном был день.
— Тихо-тихо, вам нельзя двигаться.
Рядом с кроватью сидела женщина средних лет в строгой форме медсестры-сиделки. В ее руках была чашка с дымящимся травяным отваром.
— Вот, выпейте. Его светлость велел дать вам это, как только очнетесь.
Она помогла мне приподнять голову, и я жадно выпил горьковатую, но теплую жидкость. По телу тут же разлилось приятное тепло, немного притупляя боль.
— Сколько я… — вырвался из меня хрип.
— Почти двое суток, — спокойно ответила она. — Я сообщу князю, что вы пришли в себя.
Она вышла, а через несколько минут в комнату заглянул Петр Андреевич. Вид у него был изможденный: темные круги под глазами, волосы растрепаны. Усталость, казалось, состарила его лет на десять.
— А, Александр, наконец-то. — Волконский тяжело опустился на стул у кровати. — Как самочувствие?
— Будто поезд переехал, Петр Андреевич, — прохрипел я. — Что произошло? Ритуал… что со мной?
Волконский потер виски.
— Ритуал… он пошел совсем не так, как ожидалось. Мы спровоцировали то, что сидит в вас. Из вашего источника вырвался поток чуждой силы, чем-то похожей на демоническую, так что я едва успел среагировать. Это оказалось исключительно сильное проклятье, которое полностью укоренилось в вашем источнике. Попытавшись его извлечь, я едва не… не угробил вас и себя.
Мой рот приоткрылся от шока.
— Мне пришлось экстренно прервать ритуал и запечатать все обратно, — продолжил он. — Главное, вы живы. Но сейчас это проклятье снять невозможно. Оно слишком сложное, и ваш источник с ним сросся. Мне потребуется время, чтобы изучить архивы, проконсультироваться с коллегами. Это неординарный случай. А пока вам лучше отлежаться и восстановить силы.
Я молча кивнул. Не дефект. Проклятье. От этого понимания стало и страшнее, и, как ни странно, немного спокойнее. Неизвестность всегда хуже определенности.
Спустя еще сутки, когда я уже мог самостоятельно передвигаться, меня наконец выписали. За стойкой из черного гранита ожидал уже знакомый администратор. Его лицо, как всегда, было вежливым, но непроницаемым.
— Господин Зверев, — кивнул он мне. — Я как раз готовил ваш счет.
Он развернул к мне сенсорный экран. На нем светилась одна строчка и сумма.
Пятьдесят тысяч.
Я смотрел на цифры. Всего лишь? Я был готов к чему угодно — к ста, к двумстам тысячам. Я помнил треск ломающихся рун, взрыв кристалла размером с мою голову, изможденный вид самого князя. Пятьдесят тысяч за такой разгром казались почти… милосердием. Мое молчание, видимо, длилось слишком долго.