Отец, закончивший Стэнфордский университет, был профессором комедии и драмы. Когда мы были рядом с ним, он постоянно смешил нас. В первые годы нашей жизни в Пало-Альто у меня появилась любовь к комедии. Я наизусть помнил альбом Стива Мартина «Дикий и безумный парень». Наши дедушка и бабушка, Уиллис и Дороти Рич, были умными, состоявшимися людьми: дед был профессор в Стэнфорде, а бабушка была врачом. Пока мать работала в летние месяцы, мы оставались у деда и бабки, которые жили неподалеку в Менло-Парк, и всякий раз, когда мы оставались у них, они изливали на нас свою любовь. Особенно близкие отношения у меня сложились с бабушкой. Но потом мы переехали в Орегон.
Я ненавидел Орегон. Даже не Орегон сам по себе, а то, что переезд разрушил позитивное влияние деда и бабушки. Недавно я сказал Жанин Сен-Жермен, нашей матери, что все еще испытываю негативное отношение к Орегону и хотел бы, чтобы мы никогда туда не перебирались. Потому что именно в Орегоне моя жизнь начала становиться трудной.
У матери и нашего отчима было еще двое детей. Потом мать снова развелась. Ее родители умерли. У нее был брат, который жил далеко и не мог особенно помогать сестре (или нам). Работа матери на Шекспировском фестивале была одной из лучших театральных работ в США, но не оставляла ей много времени на детей.
Наш дом в Эшленде был очень мал, площадью, возможно, около 112 квадратных метров. Там была комната матери, комната, где жили наши маленькие сводные брат и сестра, и комната, которую Дэйв и я могли сделать своей. Но у этой комнаты были стеклянные стены. Она была застекленной террасой. Большую часть года там было холодно, так как комната не имела теплоизоляции. Так что наше житье там началось со строительства на заднем дворе того, что мы назвали «сторожкой».
Эта сторожка была неудобным и холодным жилищем. Кроватей там не было. Мы спали на раскладушках, закутавшись в спальные мешки. Стены были утеплены, но дверная ручка оторвалась, и из открытой двери сквозило холодом. В сторожке был маленький электрический обогреватель. Чтобы согреться по утрам, перед тем как собираться в школу, мы со спальным мешками на спинах скрючивалась в потоке идущего из обогревателя теплого воздуха.
Мы жили в грязи. Дорога к дому, вся в рытвинах и ухабах, была сплошной грязью. Некоторые из наших соседей были овцеводами. Одежды у нас было немного, да и та оставалась почти все время грязной: стирали мы редко. В шестом классе я носил пару носков до тех пор, пока их подошва не стала черной и твердой.
Когда одна из учительниц увидела мои носки, она сказала: «Шульци, от такого зрелища стошнить может».
Это было мучительно неудобно. Ужасные времена, но то, что мы прошли через них, сделало Дэйва и меня упорными и независимыми. Нам надо было взрослеть быстрее, чем остальным ребятам.
Переезд из Пало-Альто в Эшленд был тяжелым. Я терпеть не мог начальную школу в Эшленде. Я находился в четырехстах милях от отца, деда и бабушки, а зимы в этой сторожке-морозилке были такими холодными. Я дождаться не мог потепления – тогда я мог обходится без обуви, а мои подошвы становились достаточно грубыми, чтобы босым ездить на велосипеде на гору Эшленд за Литиа-Парк.
В школе я мучился от скуки. Тогда я открыл в себе переданный мне отцом ген комедианта, чтобы развлекаться. Дома я снова и снова слушал виниловые пластинки Билла Кросби, заучивая наизусть его истории, которые я мог повторить товарищам по школе и заставить их смеяться. Помню одну учительницу – миссис Миллер. Она преподавала в пятом классе. Она заставляла нас очень напряженно работать на уроках. В тот год благодаря миссис Миллер я научился многому и понял выгоды, которые дает напряженный труд.
Дэйв и я были хорошими спортсменами, но у нас обоих были закрепощенные плечи, и мы не могли бросать мячи так далеко, как это делали другие ребята. И ни один из нас не был хорошим бегуном.
Для меня шестой класс был годом важных спортивных достижений: я побил 20 из 25 школьных спортивных рекордов для шестиклассников. Одноклассники выбрали меня «самым вероятным будущим олимпийским чемпионом по прыжкам в длину». Завоевать эту награду было здорово, потому что я помнил, как мы с Дэйвом смотрели Олимпийские игры 1968 года в Мехико, на которых американец Боб Бимон совершил один из величайших подвигов в истории спорта, побив мировой рекорд в прыжках в длину: он прыгнул на поразительную длину – 21 и 3/4 дюйма (8,90 м. – Прим. ред.).