Одни тайны и никаких ответов.
— Эй, Хаген, возможно, тебе будет интересно взглянуть? — в кабинет постучался один из офицеров, держащий в руках прямоугольный желтый конверт. — Может, мы кое-что накопали, — неуверенно доложил он. — Спрашиваю сразу, мне это понравится?
Ривьера не смотрел на него, он аккуратно втыкал булавки в карту. Убийства у Рочестера. Затем у Манкейто. Они начались с промежутком в пару дней.
— Может, и не понравится, — задумчиво сказал второй офицер. — Скажи-ка, ты веришь во всякие паранормальные явления? Ведьм, колдунов… призраков? — Нет вообще-то. А что? — Смотри. Треугольники… символы единения. Именно они были выжжены на шеях жертв, так? — Ну, допустим. — Так вот, еще издавна люди верили в магическую силу треугольников. Равносторонний треугольник символизирует завершение. Те, что были найдены на телах жертв, — именно такие, абсолютно ровные, выжженые как будто бы клеймом и краской. — Это я видел, к чему ты клонишь? — К тому… что такие же отметки мы находили с десяток лет назад в Каролине. Дакоте. Монтане, — полицейский по одной бросал на стол фотографии жертв, найденных в тех штатах. — И самое интересное… — он поднял еще одну пачку фотографий. — То же самое повторялось много лет назад, самое первое похожее упоминание относится к убийству аж семидесятипятилетней давности! — То есть ты хочешь сказать, что это какой-то старик, который проводит пенсию таким извращенным образом? — офицер Ривьера раздраженно опустил плечи. — Ну не знаю, старик ли, — полицейский бросил на стол черно-белые статьи с различными рисунками, в каждом из которых были вписаны треугольники. Перевернутые треугольники. Треугольники, выстроенные в пирамиду. Прямоугольные, равнобедренные, закрашенные или нет. Символы были разные, но объединенные одной и той же геометрической фигурой.
Офицер Ривьера недоуменно поднял взгляд на напарника.
— Ты читай, читай ниже. — «…cредневековые охотники на ведьм утверждали, что Дьявол навсегда клеймит своих обращенных, чтобы таким образом скрепить их обещания служить и повиноваться ему. Он метит своих приспешников, проводя по их телу когтем или раскаленным железом. Иногда дьявол облизывает обращенных, тем самым так же отмечая их принадлежность к своему учению. По общему мнению, он клеймит их в конце обрядов инициации, которые проводятся на ночных шабашах…» — Мистер Ривьера с отвращением передернулся и продолжал читать. — «Метка всегда делалась в “скрытых местах”, например под веком, под мышками и в различных впадинах тела. Наличие такой метки считалось подтверждением того, что обвиняемый человек был волшебником или ведьмой. Считалось, что все ведьмы и колдуны имели на своем теле, по крайней мере, один след дьявольского клейма. Обвиненные в колдовстве во время суда подвергались тщательному осмотру. Шрамы, родимые пятна, природные отметины и нечувствительные участки кожи, которые не кровоточили при уколах, расценивались как метки дьявола». Слушай, — мистер Ривьера закончил чтение и оборвался на середине абзаца. — Это же бред полнейший. Средневековые ереси! К тому же метки у всех них на видных местах! — Кто знает, может, правила изменились? Подумай сам: ритуальные убийства. Одинаковые знаки… Это может быть вспышка ведьминой активности! — Нет, не может! — категорично отозвался мистер Ривьера. — Скорее всего, мы просто ищем психопата-серийника, который купил бычье клеймо! — Да-да. Семидесяти пяти лет от роду, а то и старше. И не оставляющий отпечатков. Я думаю, нам надо позвать медиумов, которые могли бы сказать, участвовали ли в убийстве магические силы… — Майк? Иди-ка ты кофе попей? И успокойся. Я знаю хорошее место, — мистер Ривьера сел за свои записи и вцепился пальцами в волосы. Он был слишком на взводе, чтобы отвлекаться на подобную чушь. — Ну, как знаешь… Я просто предложил. А там ты сам решай, тебе распутывать, ведь это твой случай, — его помощник пожал плечами и вышел.
Мистер Ривьера так и остался сидеть и изучать карту пустым взглядом. Его глаза то и дело останавливались на фотографиях. В конце концов он разозлился и забросил их в ящик стола.
Всю жизнь он считал себя человеком практичным, не верящим в шаманство, ловцов снов и танцы с бубном, а потому пути решения искал под стать своей натуре.
Похоже, сын Эмили оставался единственной зацепкой, но слежка за ним пока не принесла никаких результатов: мальчик не делал ничего подозрительного и странного.
Если бы это только умаляло количество трупов и пропавших без вести…
Через пару дней Эмберу стало безнадежно плохо. Его начало шатать и мутить, а переходы из нормального состояния в состояние истощения стали слишком резкими. Он еще не научился улавливать момент, когда наступал крайний срок, и потому пропустил удар, проснувшись одним утром мокрым, как мышь, и с чувством невероятной слабости.
Он обреченно откинулся на подушки. Это значило только одно: встречу с Дантаниэлом больше нельзя откладывать. Эмбер гадать не мог, что скажет ворлок, ведь в теории, тот мог просто послать его к черту после последнего разговора.
Но делать было нечего. Эм с трудом оделся, еле-еле управляя своим телом, и отправился к крайней черте Гринвуда. Вся дорога туда для него была застелена туманом, плотным, как дым. Эмбер видел перед собой только расплывающиеся пятна и невнятные формы; все прочие детали ускользали от него, словно он нырял с аквалангом на большой глубине.
К счастью, нужный коттедж был не так уж далеко. Когда смазанная крыша замаячила в конце улицы, Эмбер уже с трудом перебирался от дерева к дереву в попытке дойти живым. Было неудивительно, что он не замечал машины, едущей за ним. Офицер Ривьера как раз направлялся по делам и чисто случайно заметил бледного и еле живого мальчика.
Сначала полицейский хотел его подвезти или предложить помощь, только вот внутреннее чутье подсказывало: что-то было не так. Эмбер брел в направлении от центра города, а офицер Ривьера знал мало общественных мест в той степи.
Его разобрало любопытство. Он все еще размышлял о том, что рассказал ему Майк. Фотографии с ведьмиными отметками притягивали его мысли даже из ящика стола, но Хаген отогнал их от себя и внимательно уставился в окно. Сейчас у него появилась цель поинтереснее…
Дагон глянул в окно и первым увидел приближение объекта. Данте к тому времени уже относительно оклемался — он лежал на диване нервный и взвинченный, сложив руки на груди, волнуясь за Мэла, который все еще не показывался. На его отсутствие в первый день Данте бросил только одну фразу: «пускай катится в инферно, ублюдок», и больше они эту тему не поднимали. Правда, постепенно это чувство переросло в беспокойство, ведь никто знать не знал, все ли в порядке со вспыльчивым Марлоу, который мог попасть один Маар знает в какие переделки.
Дантаниэл чувствовал себя лучше, но при появлении Эмбера у Дагона сложилось стойкое подозрение, что реабилитация прощалась с ними на страницах этой главы.
— Ээ… Данте? Я не знаю, как тебе об этом сказать… Кажется, у нас гости. — Без тебя знаю, — рыкнул волк. — Я его мысли слышу уже минут десять. Он еще и полицию за собой привел… — Погоди, я думал, ты заколдовал их? — Заколдовал. Он будет считать, что мы всего лишь местные жители. Ничего опасного, — невнятно отозвался колдун и отвернулся носом в спинку дивана. — Этот мальчишка сейчас дуба даст прямо на нашем газоне, — Дагон аккуратно отодвинул занавесочку. — Мне нет никакого дела! — Да ладно тебе, ты его хоть в дом заведи, пока Марлоу нет! — включился Элай. Они видели, как Эмбер с трудом держится, сползая на один бок у раскидистого дерева. Мальчик с усилием попытался идти, но все, на что его хватило, — лишь привалиться к стволу и прикрыть глаза. Он выглядел не очень живым. Хотя даже мертвые, пожалуй, сейчас не приняли бы его за своего. — Данте… — начал было проповедовать Дагон, но Дантаниэл уже вскочил с дивана, прекрасно слыша их внутричерепные причитания. — Вы что, няньки? — взревел он. — Мой апрентис! Что хочу, то и делаю! Если захочу — буду им пол мыть, чтоб понял свое место! А если захочу, чтоб он сдох, значит, он сдохнет! — Ну, так вот он уже это делает, — Элай наблюдал, как паренек без сил сползает на землю. — Вашу мать, — Данте сверкнул в их сторону глазами. Взвинченный до предела, он долбанул дверью и вышел на улицу. Иногда ему хотелось закопать святош Элая и Дагона, которых жизнь в вечной счастливой любви делала слишком мягкими. Не приведи Шакс дожить до такого.