Он лег на Мэла, нежно целуя его в висок и осторожно касаясь его волос.
— Ты простишь меня? — шепотом спросил он в его ухо.
Но Мэл ничего не ответил. Да и что на это можно было сказать? Он никогда не мог всерьез злиться на Данте. Никогда не мог твердо сказать ему «нет», даже если это было жизненно важно, не мог просто закрыть перед его носом дверь, когда он был лишним. Он не был лишним. И в этом была проблема. Вместо этого Мэл лежал обнаженный и подверженный его влиянию больше, чем когда-либо; он не знал, что теперь делать с тем, к чему они пришли. Поэтому просто выдохнул:
— Закрой дверь. Сквозит из окна.
Разные глаза волка пристально изучали его в ответ. Мэл до сих пор помнил, когда в последний раз видел их серыми. В моменты вроде этого он ненавидел улыбку Данте, как сам Ад, от которого вечно спасался в ее уголках.
Данте кивнул. Окно в комнате Мэла все еще скалилось острыми зубьями разбитых стекол. Ворлок вытянул руку и, не глядя, запустил в дверь заклинанием. Она захлопнулась, как по волшебству.
— Тебе нужен постельный режим, — промурлыкал черноволосый парень.
Облизнувшись, он спустился вниз, к концентрации возбуждения Мэла, которое явно требовало к себе внимания. Пожалуй, он бы дорого отдал, чтобы видеть его таким как можно чаще.
Тихое рычание Марлоу отдалось вибрацией по кровати, когда горячий рот прошелся по всей длине его ствола. Знакомый вкус и запах заполнили рецепторы, вызывая нескончаемое удовольствие; за многие столетия Данте привык к цвету его кожи и глаз, к изгибу его улыбки. Он мог безошибочно найти его тело среди других, даже если бы его лишили зрения; он прекрасно знал форму и венки на протяжении всех девяти дюймов чистой эстетики Мэла.
Данте нравилась его беспомощность — он слышал сбивчивые стоны и участившийся пульс и ощущал горячие ладони на своих плечах и шее. Было легко представить, как Мэл запрокидывает голову и тяжело дышит от наслаждения, уже не контролируя свои порывы. Темноволосый ворлок ненамеренно сжал коленями ребра парня и толкнулся бедрами вперед. Конечно, Мэлу пришелся по вкусу такой способ дарить свое прощение. Данте он тоже был по вкусу. Он выпрашивал его дюйм за дюймом, вылизывая каждую пульсирующую венку, всасывая все до конца и заставляя Мэла утробно хрипеть. Громче.
Они никогда не стеснялись своих животных сущностей, а Данте не стеснялся заглатывать его орган по самое горло, лаская языком по всей длине. Он просунул руки под его подтянутый зад и смял его ягодицы, впиваясь в них ногтями. Вскипевший Мэл глубоко толкался в его рот, так, что Данте пришлось чуть попридержать тигра. Он нарочно прикусил его зубами, небольно, отрезвляя страсть, нахлынувшую на темноволосого парня, затем погладил языком уздечку и снова проскользнул до самого основания, вырвав из груди Мэла судорожный хрип.
— Данни… — в голосе пантеры послышались мягкие характерные вибрации и почему-то отчаяние.
Этим стоном Мэл повернул ключ в зажигании. Он точно простит. После такого даже мертвый простил бы.
Дантаниэл сделал еще одно резкое движение головой, так, что нос его коснулся лобка друга. Он не выпускал разгоряченную плоть изо рта. Мэл произнес его имя, значит, правда хотел этого. Данте не собирался останавливаться ни в каком случае. Он чувствовал его член языком — гладкий и такой приятный на ощупь. Мэл опять грубо уперся в его горло. Чувствовалось, что он был на пределе возможностей. Данте ощущал ртом его пульс, который колотился в ритме с сердцем. Еще пара движений и горячая струя наслаждения ударила в гортань, заставляя волка довольно улыбнуться. Он обхватил Мэла плотнее и сделал еще движение, пока Мэл по-змеиному изгибался и вился в его руках. Затем Марлоу расслабился. Его зеленые глаза распахнулись; они были абсолютно опустошены. В последний раз чувствительно лизнув его, Данте довольно вытерся и завалился рядом, любуясь усталым, чуть взмокшим лицом друга.
— Уф. Ну, что скажешь? Я все так же хорош в этом, как и сто лет назад? — Ты… себе… льстишь… — Марлоу еле дышал. — Я никогда не говорил тебе, что ты хорош.
С трудом открыв глаза, Мэл считал звезды. То ли в комнате стало облачно, то ли Данте выпил из него все силы, в буквальном смысле этого слова, но задымление мешало видеть ясно.
— Да, ты прав. Я лучший, — спокойно заметил он. — К тому же, ты произнес мое имя. — Я хотел посоветовать тебе убрать зубы. — Ерунда. Тебе нравится, когда я делаю это с зубами, у тебя спина взмокает, и ты кончаешь, как подросток.
Мэл махнул рукой и не стал ничего отвечать. Было безумно лень вести споры сейчас, когда уже не имело смысла. Они пролежали недолго, любуясь заскорузлым потолком. Потом Марлоу повернулся и посмотрел на Данте, все еще ждавшего ответа.
— Ты простил меня? . — Еще пара твоих оглушительных минетов, и я подумаю, — со вздохом сдался Мэл. — Ты простил. Ты просто не хочешь признавать. — Если ты такой умный, зачем спрашивать? — Я не такой умный. Иногда ты для меня загадка, Мэл. — Например в чем? — Например, ты точно не ревнуешь меня к мальчику? Ты всегда можешь мне сказать, я сделаю все, что ты скажешь мне. Твое слово для меня закон. В серьезных случаях, конечно, — на всякий случай подчеркнул Данте.
Марлоу ровно посмотрел на него. Все же иногда Данте бывал удивительно несмышленым. Даже несмотря на свой, казалось бы, не юный возраст, он все равно не понимал, что иногда наступали такие ситуации, когда любые слова, любые законы, какими бы суровыми они ни были, уже не имели значения. Мэл знал это не понаслышке, наверное, теперь пришла пора и Данте выучить этот урок.
Марлоу прикрыл веки: он дико устал…
— Данте… Задолбал, реально. Мы уже это обсудили. Я ничего не чувствую. Я даже не уверен, что у меня еще есть сердце… Оно сгнило, когда ты на свет не родился. — Не ври мне. У тебя доброе сердце, если ты позволяешь ему быть таковым. Но ты сам не свой последние дни. Что с тобой? Уж мне ты можешь сказать?
Молчание некоторое время висело в комнате рваным покрывалом.
— Ничего. Нет настроения и все. Мне не нравится этот городок. Я мру здесь от скуки. — Но пока мы вынужденно тут, я могу тебя попросить соблюдать осторожность? Пожалуйста. Не плоди дома все эти трупы, ладно? И позволь Элаю затянуть твои раны. — И тогда что случится? — поинтересовался расслабленный Мэл. — И тогда ты будешь моей любимой кисой, — пошутил Данте и взъерошил его темные волосы. Он знал, что теперь Марлоу точно вывесит белый флаг примирения.
====== 14. Неблагодарная работа. ======
Офицер Хаген еще раз помял три фотографии в руках, раздумывая над тем, куда их определить. С одной стороны, такая информация не принесет никакой пользы следствию, и раскрывать ее не имело смысла; с другой — нужно было поставить Эмили в известность о маленькой тайне ее сына. Вдруг она могла узнать его загадочного молодого человека и подсказать, кто он такой?
Хаген вгляделся в смуглое лицо на фото. Неопределенное чувство снова посетило его: парень казался ему смутно знакомым. Черноволосый. Довольно высокий. Атлетического телосложения… Офицер твердо уверился, что встречал его в этом городе раньше: этот тип был просто обычным местным. Но интересная вещь — база данных не дала ничего по запросу о родственниках миссис Парвуд. Не мог же он быть ее любовником? Конечно не мог, ведь судя по фото, он явно не увлекался женщинами… Тогда что он делал в ее доме в тот день?
Когда голова офицера готова была взорваться от противоречивых домыслов, он запечатал фотографии в конверт и, все еще хмурясь, направил колеса в морг — к Эмили Морриган прямо на работу. Им нужно было поговорить без присутствия Эмбера.
Эмили обнаружилась в операционной. Она и главный патологоанатом — доктор Пирсон — изучали труп мужчины, поступившего к ним утром из местной больницы.
— Пишите, Эмили, — продиктовал Пирсон, завершая вскрытие. — Причина смерти: инфаркт миокарды.