– Никогда такого не было, Себастьян, никогда!
– Да я сам в это не верю. Откуда? Может кто-то из этих – пилот указал большим пальцем в сторону поселения, – экспериментирует?
– Как вариант.
– Погодите, чем питаются лошади, раз здесь такая беда с растениями?
– Франка, так они и вымирают.
Впереди послышался вой. Мы ускорились.
– А здесь – тихо!
Мы шли осторожно, и насколько можно бесшумно.
– Вкусно пахнет, слышите?
Себастьян тоже почувствовал аромат.
– Гриль, жареное мясо.
У Жеро округлились глаза, зрачок стал почти не видимым.
– Скорей всего – люди.
– Это плохо?
– Я… я не знаю.
Жеро снял ружье с предохранителя.
– Профессор, что такое?
– Видите ли, господа, Охру насаждают три вида существ и мясо анехов не пригодно для еды.
– То есть вы хотите сказать, что кто-то готовит человека, раз лошадь запрещено трогать под карой смерти?
– Нет, конечно, человека никто есть не станет, – Жеро прислушался. – Когда происходит зачахление, человек вынужден есть лошадей.
– Я что-то подобное слышал, но думал, что это все байки.
– К сожалению, Себастьян, не байки.
– Что значит зачахление?
– Здесь, Франка, люди предоставлены сами себе все время. Трудно жить в клетке, без всяких открытий, тем более если эти прутья свои же знания. Когда у них истончается мысль, они чувствуют невероятную боль и, чтобы заглушить ее им нужно мясо. Лошади занесены в книгу нетронутых, не только из-за эстетической и популяционной причины: их мышца способна восстанавливать поврежденный неокортекс, а именно внутренний пирамидальный слой коры, а также заживлять надломы, как бы правильно выразиться – внутреннего мира, что ли.
Я смотрела на Жеро прямо скажем, как на идиота.
– Ты ничего не поняла?
– Ничего.
– Люди перестают думать.
Профессор добавил махи руками.
– Ну давай уж совсем поверхностно – науке, на данном этапе, не известно по какой причине происходит расшивание организма, живущего в Охре. Известно, что существует некий агент, поражающий людей, но, что интересно, на иностранцев он не распространяется.
– А я слышал о неком убивающем эфире, которым наполнена Охра.
– Если вы хотите знать мое мнение, то эфир этот, просто напросто душевные расстройства.
– Здесь, я слышала, нет стариков?
– Без понятия, Франка, и нам бы лучше двигать отсюда.
– Вы считаете там как раз человек ест лошадь? Он опасен?
– Человек с разрушенным сознанием перестает быть человеком, это же не физическое определение. Не знаю что найдёт на него. Прошлые такие встречи мне многого стоили.
На ужин – самса с сыром и стакан красного вина. Стакан – вот это щедрость.
Ни Жеро, ни Себастьян, ни кто бы то еще, не могли мне внятно объяснить, что случилось. После того, как мы увидели странную вспышку на небе, Жеро прямо-таки поменялся. Он сказал, что пока задержимся в Парто. Передвигаться по пустыне нельзя. Когда я спросила в чем опасность, профессор растерянно ответил, что опасности никакой нет.
– Тогда зачем нам здесь тормозить?
– Мне нужен еще один анех.
– Вы пойдете на охоту утром?
– Нет, утром мы должны быть в аэропорту.
– Уже? Профессор, что происходит?
– Я тебя не понимаю, Франка.
Почему он не хочет говорить? Короче, какая мне разница, если завтра меня уже здесь не будет.
Стемнело. Через пару часов будет виден месяц. Жеро прочищал ружье.
– Собираетесь на охоту?
– Я же тебе говорил.
– Я помню, но вы никогда не охотились так поздно.
– Обстоятельства.
– А какие, вы, конечно, не расскажете?
– Потому что они, девочка, не имеют к тебе никакого отношения.
Жеро улыбался как-то натужно: губы его не слушались, но глаза сияли.
Я знаю Жеро с детства. Он был хорошим другом моего отца. Лет в четырнадцать, когда я впервые замкнулась из-за тех самых событий, которые говорят девочке, живущей в фантазийной абстракции, что мир не так и свободен от законов и правил. Что подчинение не только удел человека, но и всех, пересекающихся с ним элементов, атомов, сил и веществ. Подчиненно все, даже наше небесное тело, тем же законам, по которым существует самая парализующая неоднозначностью загадка – космос. Так в эти самые разрушающие смысл четырнадцать, Жеро стал для меня человеком, возрождающим разумную опору. Мне захотелось расти, скорее оформиться, потому что впереди чувство, о котором я наслышана, и не доступное мне сейчас.
«Когда я поступлю в институт, я признаюсь ему». Но в восемнадцать я призналась другому, такому же как я, беспомощному щенку.
От родителей, я краем уха слышала, что вроде у него имеется сын, но Жеро никогда о нем не говорил. Не знаю насколько эта тема неприкасаемая, я не спрашивала.