Мэтр слабо усмехнулся. В памяти сами собой всплыли памятные с ранней юности строки:
«Владение оружием утешает боль, горести и недуги, дает совершенную рассудительность, прогоняет меланхолию и злое тщеславие, дает человеку совершенное дыхание, здоровье и долгую жизнь. К тому же бывает самым дружелюбным и удобным спутником и, когда человек одинок, имея при себе только свое оружие, избавляет от всех страхов»[11].
Шарлей открыл глаза. Голова немного болела, особенно над правым ухом, там, куда двадцать лет назад пришелся удар шестопера. Шлем спас жизнь, однако не уберег от трещины в черепе, которая с той поры регулярно напоминала о себе. Болела каждая сломанная кость, каждый шрам. Болели все зарубки, что оставила на теле мэтра жизнь профессионального бойца, который в совершенстве изучил высокое искусство смерти и много лет продавал свое умение на улицах Города.
И сердце тоже болело. В груди мэтра вновь разгорался огонь страдания, который не могли утешить никакие лекарства, поскольку нельзя вылечить то, что не ранено острой сталью.
Шарлей вздохнул, достал из поясной сумки бутылку со снадобьем Хель. Как сказала лекарша?.. Пять капель? Да, точно. Пять. Развести в теплой воде и пить после пробуждения от наркотического забытья, на пустой желудок. Что ж, вода согреется сама собой, в желудке пусто. И если он, мэтр клинка, проснется живым, будем считать, что сам Пантократор указывает путь.
Шарлей зажмурился и, резко выдохнув, опрокинул в глотку янтарное содержимое флакона. Сразу же запил, чувствуя, как ледяная вода прокатывается в желудок, усмиряя яростное жжение наркотика. Шарлей вздрогнул, вытянулся на кровати, чувствуя пальцами гладкий бочок стеклянного пузырька, который, если верить Хель, обещал ему более спокойное утро.
Было плохо, очень плохо. Как обычно. Потом стало легче. Тоже, как обычно. Боль уползала из ран, вынимала свои отравленные шипы. Но главное - больше не болело сердце.
На какое-то время…
* * *
Окончательно собирались уже к закату. У Елены голова пошла кругом от необходимости уместить в памяти все новое имущество, а также способы обращения с ним. Будучи подмастерьем в Аптеке девушка владела, по сути, одеждой и скудным набором бытового скарба. Все остальное, от кровати до рабочего ножа, ученице предоставляла в пользование Матриса.
Теперь, если не считать «вьетнамского сундучка», Лена стала владельцем обширного списка, где числились, скажем, две шапки - одна походная, другая, чтобы в ней спать. Войлочный коврик, одеяло, новенькая ложка в чехле и даже капюшон, объединенный с воротником-пелериной - очень удобная штука, которую можно было носить несколькими способами, от шарфа-снуда до шляпы с вуалью. Оставалась сущая малость - собрать все, распределив по таре. В качестве таковой выступали: один большой кожаный мешок для перевозки в телеге, похожий на вещмешок с одной лямкой. Один мешок поменьше из рогожи, зашитый с обоих концов, однако с прорезью посередине - через нее емкость заполнялась поклажей, а потом носилась как наплечная перекидная сумка «mixbag». И наконец, та самая «поняга». Подобный девайс Лена уже видела раньше, только не знала, что он называется именно так.
Поняга представляла собой деревянную конструкцию в виде буквы «А» с двумя веревочными лямками, расходящимися от вершины к основаниям. На раму привязывались плотно смотанные покрывала, одеяла и прочие одежки, получался довольно эффективный штурмовой рюкзак. Елене досталась не самая «продвинутая» конструкция, но вполне пристойный образец, из гнутого над паром ивового стволика, образующего скобу с перекладиной в нижней части.
Посмотрев на Елену и ее неловкие попытки «скрафтить» дорожный набор, Шена тяжело вздохнула и принялась за дело сама, показывая каждую стадию даже не как ребенку, а скорее как как слабоумной. Впрочем, наверное, с точки зрения «смоляной» Елена так и выглядела - взрослый человек, который не может даже обычную «скатку» соорудить. В иных обстоятельствах Лена может и обиделась бы, однако ее удержал целый пучок оснований - от понимания, что Шена в чем-то права, до удивления, какая муха укусила копейщицу. Спутница казалась настолько дружелюбной, насколько это вообще было возможно. Объяснялось это, скорее всего, инструкциями Сантели, который понимал, что нового медика надо поберечь. И все равно - удивляло. Слишком уж Лена привыкла к вечно хмурому и недовольному образу Шены.