Происшествие заняло всего минуту, никто не успел что-либо сказать, девчата, ошарашенные и испуганные, как за спасением, кинулись к Бредихину. Лишь Нюра сидела неподалеку от проломины и плакала навзрыд.
Юбки на девках, что ехали с ней в кабине, были мокры и сейчас же схватились на морозе ледяными коробами.
— Как же теперь… с сеном-то, Федь? — слезно обеспокоилась одна из них.
— Машину утопили, а ты: сено, сено!.. Давайте живо в деревню, нечего тут кудахтать, — жестко распорядился Бредихин и, чувствуя свою вину за случившееся, зашагал к Нюре.
Малоопытная в шоферском деле, Нюра не сумела вовремя затормозить и, чтобы не удариться в резко остановившуюся полуторку Бредихина, неуклюже вырулила на обгон.
И стоило двум грузовикам оказаться тесно рядом, лед не выдержал…
— На что тебе глаза и тормоза даны? Автомобиль не трактор: села за руль — в оба гляди… Говорил же, не послухалась: поучись на моей старушке, а там «ЗИС» бери, — присев на корточки возле Нюры, с улыбочкой, сочувственно зудел Бредихин.
— Иди ты… — огрызнулась она, вытирая слезы.
— Ладно. Сама хоть жива… А машину по весне вытащим…
— Чего? — Нюра вскочила, с треском оторвалась от наледи примерзшая юбка. — Да к весне ее илом затянет, ракушками обрастет. Айда к председателю. Всю деревню поднимем, я трактор подгоню…
Зайдя в кузницу, Степан Васенин как о большом личном горе рассказал Устину об утонувшем автомобиле, всего три дня послужившем колхозу. Устин осуждающе, с досадой смотрел на председателя, словно говоря: как же это вы сумели? Я неделю безвылазно торчал в кузнице, все нутро машине перебрал, перемыл, смазал, борта новые возвел, дверки вставил…
— Тебе сейчас подвезут из мехмастерской два буксирных троса, ты привари к ним петли и сам… дуй к запруде — помогать… — громко говорил Васенин, суетливо сопровождая слова жестами единственной руки.
Когда Устин прибыл на берег запруды, там вовсю кипела работа. Бабы, ребятишки, старики граблями и вилами доставали из воды сено и таскали на берег. Васенин, Бредихин, Костюшка-счетовод, одноногий Агапов и несколько баб ломали лед, проделывая от промоины ход к берегу. Отколотые глыбы льда сразу же вынимали из воды и разбрасывали по сторонам. От воды и от людей шел, клубился на фоне закатного неба пар — работали споро, с муравьиным усердием, с тревожным и жадным любопытством к себе, к собственным силам, к немыслимо трудной своей затее — вызволить из-подо льда тяжелый грузовик.
На берегу, вытянувшись караваном, стояли наизготове трактор, полуторка и четыре пары быков — вся эта сила, соединенная тросами и дышлом, ждала срока, чтобы дружным рывком выдернуть грузовик на берег.
Когда обширная, в три метра ширины и метров в тридцать длины, прорубь была готова и очищена ото льда, Васенин объявил перекур. Важно было сообща подумать, как прицепить под водой буксирный трос к машине. Мужики — были они все инвалиды, отпущенные войной по причине ранений и увечий, — кружком обступили председателя и, покуривая, перебрасывались советами:
— До дна тут метра четыре, не более. Значит, конец троса привязать к шесту и…
— Вслепую, на ощупь вряд ли смогем.
— Федор, живо в конюшню! Выбери там из слег что-либо подходящее. Две-три длинные оглобли прихвати! — скомандовал Васенин Бредихину.
Отбросив лом и вытирая шапкой потный лоб, к мужикам подошел Устин.
— Вот даже Устин подсказать не может: не гыгыкает и не мымыкает… Но ничего, сейчас спробуем, — сказал Васенин и подошел к самому краю проломины, пронизывающе вглядываясь в темную воду.
Привезенный Бредихиным шест оказался коротким. Тогда связали две оглобли и, приладив трос, долго шарили в воде, натыкаясь на машину. Каждый из мужиков попеременке испробовал свое счастье. Но зацепить трос никому не удалось. Разгоряченные работой, люди остановились, не зная, что делать дальше. Потные спины начал охватывать озноб, намокшие валенки, рукавицы, варежки, обледенев, скрипели, как жестяные.
Поглядывая на спешно уходящее за дымно-багровый горизонт мертвое декабрьское солнце, тоскливо поругивались от лютого холода, а главное — от собственного бессилия довести до конца так горячо и дружно начатое дело. Кое-какие ребятишки, потеряв интерес к зашедшей в тупик работе и предостаточно наморозившись, подались по домам. Начала редеть и толпа глазевших на берегу старух и стариков, содействующих, как им казалось, своим присутствием общей пользе дела.