Федосевна взяла стакан и, отхлебнув глоток, сморщилась, вытерла губы концом черной косынки. Митяй подал ей кусочек хлеба, она отмахнулась.
— Ни-и… Я без закуски. Как вроде причастия… Прости нас, господи, и возвесели нас за дни, в кои ты поражал нас, за лета, в кои мы терпели бедствия… — бормоча, Федосевна перекрестилась, вернула недопитый стакан, еще раз поклонилась нам и пошла тихонько вдоль могил, опираясь на палочку.
— Во, видал? — кивнул ей вслед Митяй, назидательно глядя мне в глаза.
— Митрий, давай-ка… не будем мешать Николаю. Пускай с отцом наедине побудет, — обычным своим строгим голосом сказал дядя Матвей, обнял Митяя за плечи, и они бесшумно вышли за оградку.
негромко донеслись откуда-то слова знакомой песенки, пустая печаль легкого недоумения и уютной обреченности слышались в неспешном, вдумчивом голосе певицы. Я догадался: это Митяй, выйдя за воротца кладбища, включил транзистор, лежащий в его спортивной сумке…
Дома я застал маму, тетю Ксеню Елфимову, соседку, и молодую доярку Лену Прошкину. Шли из коровника на обед да заглянули к нам. Мама небось пригласила.
И вот уж стол готов, поданы красные соленые помидоры, яйца вареные, сметана, лапша с курятиной… Женщины вяло, как мне показалось, начали обедать. И видно было по их глазам, что на столе чего-то не хватает. Вот и мама скользнула по тарелкам и лицам взглядом, спохватилась: «Ох, дурочка старая, совсем забыла!..» Выскочила из-за стола, метнулась в горницу и, возвратясь, поставила посредь стола бутылку водки, стаканчики.
— Давайте, бабоньки, чуток… за Троицу и… моего Степана помянем. Коля, командуй, мужик ты средь нас, разливай, — попросила мама и посмотрела на всех облегченно: теперь на столе было все, что полагалось по обычаю.
Лица женщин повеселели. Я знал, что водка им не всласть, не раз видал, с какой подчас презрительной необходимостью они выпивали ее. Но за компанию, словно бы храбрясь друг перед дружкой, да если еще по стоящему поводу, они могут выпить, пьют. Потому я быстро распечатал бутылку и разлил водку по стаканчикам. Переглянувшись стыдливо-озорными глазами, женщины выпили, тетя Ксеня — всего полстаканчика. Сморщились, зафукали, замахали руками и, закусив, повернули ко мне любопытные лица.
Я взглянул в глаза отцу, который с каким-то печальным вопросом смотрел на нас сверху, с портрета, одним махом осушил стаканчик и молча принялся за лапшу с курятиной.
ВЬЮГА В ГОРОДЕ
Рассказ
Уже к полудню серое снежное небо опустилось на крыши домов, и в городе стало быстро, раньше срока, смеркаться, вечереть. Ветер с заунывными посвистами гнал по земле волны белесой дымящейся пыли. Да и не было уж ни земли, ни неба, все неслось, ломилось куда-то, пропадало, и темные силуэты домов-пятиэтажек, нечасто стоящих вдоль улицы, казались гибнущими от свирепого шторма кораблями.
Яша Опарин, весь закуржавленный, белый, как мельник, ввалился в свою квартиру на уютном втором этаже и, закрыв за собой дверь, сразу как бы оставил позади и ошалелую вьюгу, и усталость. В прихожке его встретили Лиза и Василек — жена и шестилетний сынишка, особенно родные и нужные ему сейчас, в пору скулящего за окнами ненастья.
Лиза, невысокая, крепенькая, веснушчатая, взглянула в его жесткое, грубо-красное, всеми ветрами продубленное лицо и помогла снять ватник и тяжелые, с резиновой подошвой валенки. Она знала, как нужны Яше эти ласковые мелочи, теплые и веселые ее руки, знала, как нелегко ему бывает там, в студеном поднебесье, на семи ветрах… При плохом настроении у человека даже на земле дело не клеится, а на головокружительной высоте — и подавно. Унывать монтажнику-верхолазу никак нельзя, по долгу службы не положено. Лизе хотелось отлучить его от опасной этой его профессии. Для золотых Яшиных рук и на земле нашлось бы дело. Заведут об этом разговор, накричатся, наспорятся… Стычка заканчивается слезно-беспомощными угрозами Лизы: «Только разбейся у меня, я тебе тогда!.. Вот только разбейся…»
За ужином Яша не без горести пожаловался:
— Лихачит, прямо-таки хулиганит ветер. Не работа — мученье. А каково тому, кто сейчас в пути, за городом?
Засыпая, он прильнул к теплой груди Лизы. Она обвила его плечи легкими руками и затихла…