— Поглядеть бы, — мечтательно обронила Катя.
— Пожалуйста. Будем рады! — пригласила Таня.
— Да я так… просто. Хоть и родилась в селе, но почти не жила там и никогда не была на подобных свадьбах.
— А сами-то… разве без свадьбы обошлись?
— Посидели немножко в семейном кругу… Были цветы, шампанское, но без этого «по-нашенски, по-русскому». Алеша не любит шумных хмельных массовок.
— А вы, простите, очень… любите мужа? — не глядя на Катю, спросила Таня, стыдясь своей откровенности, любопытства и уже заранее готовясь услышать что-нибудь необыкновенное.
— Я? — застигнуто-удивленно улыбнулась Катя. — Как тебе сказать, Таня… Любовь всяк по-своему понимает. — Катя смолкла, пожала плечами и отвернулась к окну. Ей легче было бы рассказать о своей супружеской жизни вообще, о том, что живет она с мужем ровно, без ссор. Но любит ли она его? Как-то не задумывалась она об этом, повода не было… Она была верна мужу, но… Вот недавно, когда молодой ученый из Академии наук встретил ее в аэропорту и отвел в гостиницу, снабдив театральными билетами и апельсинами, она неожиданно для себя вдруг пожалела, что он так скоро оставил ее одну в номере. Ей было неприятно его гостеприимство по обязанности, тем неприятнее, чем вернее она сознавала, что сама, без круговой опеки мужа, смогла бы расположить к себе интересных людей, которые искренне исполнили бы многие ее желания. Но эти мечты о разных вольностях прятались в таких глубинах ее души, всплывали так редко и робко, что будто и вовсе не было этих мечтаний.
В прямом Танином вопросе проглядывало не только Танино, но и ее собственное желание заглянуть в эти глубины… И было непривычно и страшно.
— Любовь — это… Ну, это что-то бурное и безумное. Это сумасшествие, как говорят и пишут, — с легкой улыбкой сказала Катя. — А у меня не было повода добровольно сходить с ума… Любовь — вспышка, а в семейной жизни, Таня, нужно постоянно светить. А не вспыхивать.
— Смотря как светить…
— Без копоти, разумеется, — улыбнулась Катя. Она в самом деле не знала, что ответить. — Любовь — это не мороженое: съел и сразу узнал, вкусное ли.
— И все же… Всякая жизнь, всякая красота без любви — ноль без палочки, — грустно сказала Таня.
— Но вы вот сами… не любите, — осторожно упрекнула Катя.
— Мужа! — резко уточнила Таня.
Электричка остановилась, пассажиры, готовя на ходу зонтики, повалили из вагона.
— Давайте помогу, — предложила Катя, взяла сумку с апельсинами, и потащила к выходу. Таня схватила чемодан.
С грозового неба сыпались редкие крупные капли, угрожающе прокатывался над головой гром.
— И-их! Сейчас врежет! — вскрикнула Таня, спасительно юркнув вслед за Катей в здание аэропорта.
До регистрации билетов оставалось еще полчаса. Таня и Катя присели на длинный диван в зале ожидания и прощально посмотрели друг на друга.
— Ну что, Таня… Будем расставаться, — помолчав, сказала Катя. — Приятно было с вами познакомиться. Да… Одну минутку.
Катя пошла в багажное, вернулась с чемоданом на молниях и раскрыла его.
— Вот это… — она достала белый мохеровый шарф. — Передайте невесте. Везла одной знакомой, но она в отпуске… Не забирать же вещь обратно.
— Ой, что вы, Катя! — Таня смутилась, но вдруг радостно и твердо предложила: — Вручите его невесте сами! А, Кать? Летим на свадьбу? Всего-то сорок минут пути.
— Как же я… У меня, знаете, дела. Билеты в театр. Да и Алексею позвонить надо.
— Ну и что — билеты. И позвонить от нас можно, мы же в России, не за границей. Летим, Кать. Сами же мечтали посмотреть настоящую свадьбу, — горячо ухватилась за свою бесшабашную идею Таня. — На один день! Тут же рядом, близко. Сорок минут неба.
Над крышей грохнуло, с треском обломилось. Катя вздрогнула, легонько засмеялась от какого-то веселого страха, взглянула в окна, за которыми шумел ливень. Сейчас небо очистится, всюду развиднеется и Таня полетит домой, на большую свадьбу. А она, Катя, вернется в пустой номер гостиницы и станет, примеряя платья, готовиться к завтрашнему выходу в театр.
— На какие, спектакли у вас билеты? — поинтересовалась Таня.
— «Золушка», «Свадьба Кречинского», «Лебединое озеро»…
— Вы не смотрели их?
— О, много раз. Но… — Катя хотела сказать, что театр — это не кино. При одном и том же содержании спектакля бывают разные исполнители ролей, разные режиссеры-постановщики, балетмейстеры… Ничего такого Катя не сказала. Если откровенно, ее привлекала театральность не столько самих спектаклей, сколько театральность и торжественность всего того, что в солидных столичных театрах окружает сцену. Наслаждение она получала не столько от спектакля, сколько от ощущения праздничности, тихого волнения, счастливой какой-то напряженности. Она была добра и безоглядно снисходительна в оценке качества театральных постановок — все спектакли казались ей изумительными, игра актеров — прекрасной, потому что сама Катя являлась в театр в прекрасном состоянии духа, ненавязчиво блистая собственной красотой и туалетом.