Верочка чуть кивнула мужчинам и, увидев Пологова, направилась к нему, мягкая, плавная. Щеки ее мелко вздрагивали при каждом шаге, казалось, что ходит она на пятках.
— Здравствуй, Митя, — сказала Верочка ласково-печально и подала ему руку.
Подошел Леонтий, открыто и тепло посмотрел Пологову в лицо и неловко обнял его.
— Вот так и живем. На свадьбах да на поминках только и встречаемся. Стервецы. — Ясные серые глаза Леонтия гневно блеснули, в тихом, раненом голосе послышались слезы. С выражением светлой влюбленности во что-то дорогое, навсегда утерянное, он окинул дом, двор Овчаровых и покачал головой. — Гм, все то же: поветь, чердак, плетень… А вон, видишь под крыльцом гирю-двухпудовку? Помнишь, как мы животы ею надрывали? Я и Вася по семь выжимов давали, ты — два, Кочкин ни одного… Кстати, где он? Приедет сегодня? С той последней рыбалки не виделись, — укоризненно и виновато произнес Леонтий и тут же поправился: — Хотя нет, Федор на похоронах был.
С озабоченным видом медленно прошелся Леонтий по двору, будто что-то разыскивал.
Он неприятно, как-то жалко потолстел. Еще недавно был юношески худощав, угловат, теперь же ноги и руки его как бы опухли, укоротились, словно втянулись в туловище.
И все же Пологову приятно было видеть Леонтия рядом, встречать его понимающие взгляды, молча делить скорбь. Что-то далекое, но родное нашел он и в круглом лице Верочки, в чистоте и ясности ее карих глаз.
Из дома, поддерживая друг дружку за локти, стали выходить старушки. Одна из них приостановилась возле мужчин и облегченно-грустно сказала:
— Вот и отобедали. Проводили Васю в рай.
Поднимая пыль, пугая старух и кур, к дому подрулил ярко-красный «Москвич» и лихо вкатил в ворота. Из него вылез высокий, нескладный и худущий Федя Кочкин, окинул двор вопросительным взглядом, словно удостоверяясь, сюда ли попал.
— Привет! — торжественно махнул он. Деловито оправил синий комбинезон, подошел к Овчарову, Пологову и Баевым, стоящим кружочком, навис над ними угловатыми, по-коршунячьи приподнятыми плечами, улыбнулся:
— Извини, дядь Гриш, что опоздал. Понимаешь, коробку скоростей перебирал. Теперь порядочек! Летит, как по воздуху. Не машина — зверь… А это чья? — показал он на «Волгу». — Твоя, Мить?
— Институтская. Попросил у директора, — ответил Баев. — Месяца через два у меня своя такая же будет. Только цвет этот небесный не терплю. Машина должна быть зеркально-черной. Как лакированные туфли.
— Точно. Цвет машины — это уже полрадости. А у меня, видите, красная, как старинный трамвай. Хочу продать, сколько-то добавить до «Волги». Хотя и эта машина еще будь здоров!
Кочкин шагнул к «Москвичу», вынул из кармана ветошь и быстрыми привычными движениями стал протирать лобовое стекло.
— Дядя Федя, а мне привез машину? — раздался детский голос. По ступенькам крыльца скатился светлоголовый Андрейка, четырехлетний сын Васи.
— Ах, мамка родная. Забыл! — Кочкин покаянно опустился перед малышом на корточки.
— А говорил, привезу. — Андрейка насупил белесые брови и неспешным, немножко сердитым голосом сказал: — И папа еще не приехал из командировки.
Все грустно переглянулись.
— Ой-ей-ей, вот дела: и папа не приехал, и игрушку я не привез… В другой раз без самосвала не заявлюсь. Поверь, Андрюша. Заводного привезу… Не серчай. Хочешь прокатну?
Малыш, прощая Кочкину все грехи, молча и торопливо полез в машину.
— Ну, кто еще с нами? — бойко пригласил Кочкин.
В ответ послышались голоса:
— А ты езжай, езжай.
— Душу ребенка услади. Кто же его теперь прокатает… без отца.
— Да, Вася баловал его этим, — вздохнув, сказал Овчаров. — Ждет — слышали? — отца из командировки. На похоронах не был. Неживого его не видал, в соседней деревне у моей сестры гостевал. Как теперь сказать, объяснить, что ждать-то ему нечего… некого?..
Овчаров смолк, будто споткнулся на слове.
— Ты б не гонял машину, Федь. Пора уж и за стол садиться, — помолчав, сказал он.
— Мы живо, — крикнул Кочкин, заглушая свой голос ревом мотора. Сделал стремительный разворот во дворе и красиво вырулил на улицу.
— А Федька все такой же ералашный, — добродушно усмехнулся Баев. — Он и тогда машины обожал. А теперь, говорят, днюет и ночует в кабине.
— Он что, шофером стал? — спросил Пологов.
— Да нет, по-прежнему, кажется, токарь.
Кочкин с Андрейкой на руках вошел в горницу, когда все уже сидели за столом, тяжело притихшие и как бы настроенные в мыслях на одну волну.
— Вот и мы явились, не запылились, — громко сказал он.