Церемония проведения собора была обставлена столь непристойно и в таких терминах, о которых, по словам очевидца, князя Б. Куракина, «запотребно находим не распространять, но кратко скажем: к пьянству и к блуду, и к всяким дебошам»{105}. Уважая и разделяя скромность князя Куракина, представляется, что некоторые подробности все же необходимо упомянуть для лучшего понимания характера и нравов Петра и его окружения. Все участники этого ордена пьяниц и богохульников носили прозвища, основанные на произведении от нецензурного названия мужского детородного органа. Петр имел там чин протодиакона с именем «Пахом пихай х…»; далее шли диакон И. Бутурлин — «попирай…», ключари: Апраксин «почини…», Хилков «ери…», ризничий Мусин-Пушкин «изымай…», а также: Шемякин «дунь на…», Тургенев «сомни…», Васильев «розмахни…», Тимашев «возьми…» и прочие{106}.
При поставлении всепьянейшего «патриарха» кандидат, кроме множества других скабрезных и пошлых действий, должен был отвечать на ряд вопросов, кощунственно пародирующих чин поставления в архиереи. Над ним произносили такой текст: «Рукополагаю аз пьяный сего не трезвого: во имя всех кабаков, во имя всех Табаков, во имя всех водок…» После того одевали на нового «патриарха» шутовской головной убор с изображением кружки, возглашая: «Венец мглы Бахусовой возлагаю на главу твою. Да не познаеши десницы твоей, ниже шуйцы твоей во пьянстве твоем»{107}. После этого возглашали «аксиос»! — и начиналась оргия. Причем если чины членов собора — диаконы, ризничие, архидиаконы и т.д. — копировали церковную иерархию, то сами попойки являлись, по мысли Петра, пародией на церковную службу.
После того как выпито было порядком, принимались за настоящее «веселье». Князь Куракин описывает некоторые подробности этого: «На многих платье дирали и оставляли нагими, иных гузном яйцы на лохани разбивали, иным свечи в проход забивали, иных на лед гузном сажали, иных в проход мехом надували… иным многая другие ругательства чинили. И сия потеха так происходила трудная, что многие к тем дням приуготовливалися как бы к смерти».
Не так важно — заимствовал ли Петр идею «всешутейшего собора» из Европы, или опирался на собственную фантазию, затевая свой шутовской орден. Он стал зримым воплощением поругания над благочестивой стариной, стал символом соблазна и греха, которыми Петр наполнил и отравил страну. Эта пьяная компания не ограничивалась стенами царского дворца, она с самого начала выплеснулась на улицы старой Москвы, в вывернутых наизнанку шубах скача в санях, запряженных козлами, ослами и свиньями, ударяя в бубны, давя и разгоняя жителей, ругаясь над их обычаями и верой. Пьяными они заваливались в церкви, в частные дома, чинили погромы и насилия, оскорбления православным святыням — всешутейший «патриарх» Зотов «благословлял» сложенными крестом табачными трубками…
Особенно веселились «соборяне» Петра в Великий пост. Берхгольц писал об этом: «В прежние времена в Москве всякий год в Вербное воскресенье бывала особенная процессия, в которой патриарх ехал верхом, а царь вел лошадь его за поводья через весь город. Вместо всего этого бывает теперь совершенно другая церемония: в тот же день князь-папа (Зотов) с своими кардиналами ездит по всему городу и делает визиты верхом на волах или ослах, или в санях, в которые запрягают свиней, медведей или козлов…»
Необходимо знать православные традиции и всю важность для православных христиан праздника Вербного воскресенья, как и Великого поста в целом, чтобы попять настоящую степень допущенного кощунства.
Свиньи могут стать символом всей, страшной для России, эпохи Петра. Они сопровождают его на протяжении всего царствования, участвуют во многих знаковых событиях — именно на свиньях, после подавления стрелецкого бунта, волокут под эшафот труп боярина Милославского, чтобы кровь казненных стекала прямо в гроб, на покойника. На свиньях ездят участники всешутейшего собора во главе с Петром, без них не обходится ни маскарад, ни важное торжество. По свидетельству Берхгольца, в петровской кунсткамере хранился странный экспонат — свинья с человекообразным лицом, густо поросшим щетиной. Свиньи непременно участвуют в шутовских свадьбах и похоронах, затеивать которые Петр был большой мастер и охотник.
Свиное рыло или уродство всюду — где происходит поругание национальных обычаев, где оскорбление православных святынь. Если видна где-то рядом с Петром старинная русская одежда — так непременно или на придворных шутах, или на ряженых участниках пьяной оргии. На свиньях и козлах едут петровские «птенцы» на безобразную свадьбу «патриарха» Зотова. К Архангельскому собору, где назначено венчание, приезжают в невообразимом шуме, потому что у каждого в руках или медные тарелки, или гудки и балалайки, охотничьи рожки и проч. По описаниям, «в храм и из храма процессия шла с музыкою. К диким звукам гудков, свистков, тарелок и тому подобных инструментов присоединялся колокольный звон всех церквей» — так Петр велел звонарям древней православной столицы почтить жениха — «всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы».
Любопытно, что среди обвинений в адрес казненного Петром князя Матвея Гагарина было объявлено следующее: «Потворствовал пристрастиям народа и раскольников, отказавшись от парика, сменив европейское платье на русский костюм, подчеркивая свою набожность и соблюдая посты…» Гагарин был казнокрадом и благочестие его во многом было показным — так он рассчитывал привлечь симпатии простого народа. Но важно, что наряду с мздоимством набожность и соблюдение церковных постов становились государственным преступлением в глазах правительства. Гагарин и повешен был в русских домашних сапогах и кафтане. По затее Петра тело князя вешали трижды — первый раз в присутствии его родственников и самого императора, потом уже мертвое тело вешали рядом с эшафотом, где были воткнуты на колья головы казненных ранее но делу царевича Алексея, также обвинявшихся в симпатиях к старине, и в третий раз труп Гагарина повесили для того, чтобы отправить в Сибирь, где он должен был сгнить прямо на виселице.
Петр был непримиримо жесток со своими противниками, не гнушаясь поруганием мертвых, но иногда проявлял и удивительную снисходительность — когда одна из его любовниц, Авдотья Чернышева, заразила Петра сифилисом, он ограничился тем, что приказал мужу Чернышевой как следует высечь ее. От этой женщины император имел, по некоторым известиям, несколько внебрачных детей{108}, а ее бабка, Дарья Гавриловна Ржевская, была знаменитой князь-игуменьей всешутейшего собора, принимая активное участие в самых развратных оргиях и попойках.
Петру приписывали много незаконнорожденных детей, и отделить правду от сплетни было трудно еще при жизни императора, а теперь и вовсе невозможно. Гораздо важнее, что причиной этих слухов был действительно крайне свободный и порочный образ жизни императора.
Легко было складывать сплетни о внебрачных отпрысках Петра, если даже его официально признанные дочери от Екатерины были незаконнорожденными. Анна и Елизавета появились на свет до формального заключения брака родителей, в то время, когда Екатерина-Марта была фактически одной из наложниц Петра.
Цесаревны являлись дважды незаконнорожденными, потому что на момент их рождения их мать состояла в официальном браке с другим человеком. Муж Екатерины-Марты, с которым она обвенчалась еще до прихода российских войск в Лифляндию, служил в шведской армии, попал в плен и не знал еще, что его супруга сделалась любовницей самого русского царя. Данное обстоятельство, а также низкое происхождение Екатерины и се сомнительная репутация — все это было известно и давало повод для неприязненного и резкого отношения к новой семье Петра среди тех, кто сохранял представления о морали и приличиях. Когда в 1730 году, после смерти Петра Второго, последнего законного представителя династии Романовых, обсуждали кандидатуру Елизаветы в качестве наследницы престола, князь Д.М. Голицын открыто высказал то, что думали многие — «Не хотим выблядков Петра».