Насилие, воссозданное на страницах «Окаянных дней», трогает не только человека, но и его язык, его отношения, его присутствие в мире. Бунин был далеко не из тех, кто идеализировал дореволюционное прошлое, однако, разумеется, для него существовала огромная разница между количеством и качеством насилия до и после 1917 года. Разрушение привычных рамок и переход границ тоже связаны с насилием, но Бунин отмечает одну из его главных особенностей — бесцельность.
Почти общим местом в источниках личного происхождения о русской революции стал акцент на различиях в описании погоды в феврале и октябре. Февральскую революцию сопровождает весенняя, предвещающая свободу и Пасху — и это тот редкий случай, когда в «Окаянных днях» находится место лирическому описанию:
В мире была тогда Пасха, весна, и удивительная весна, даже в Петербурге стояли такие прекрасные дни, каких не запомнишь. А надо всеми моими тогдашними чувствами преобладала безмерная печаль. Перед отъездом был я в Петропавловском соборе. Все было настежь — и крепостные ворота, и соборные двери. И всюду бродил праздный народ, посматривая и поплевывая семечками. Походил и я по собору, посмотрел на царские гробницы, земным поклоном простился с ними, а выйдя на паперть, долго стоял в оцепенении: вся безграничная весенняя Россия развернулась перед моим умственным взглядом. Весна, пасхальные колокола звали к чувствам радостным, воскресным. Но зияла в мире необъятная могила. Смерть была в этой весне, последнее целование...
Здесь главный праздник православия целиком остается в церкви, пространство же вне церковных стен связывается с могилой, и ему отказано в Пасхальном Воскресении.
Бунин также уделяет внимание погоде, но год спустя после революции она уже совсем не праздничная (да и толком не весенняя — зима долго не уходит), так что и первая революционная годовщина в Москве приедается, даже не начавшись: «Опять праздник — годовщина революции. Но народу нигде нет, и вовсе не потому, что опять нынче зима и метель. Просто уже надоедает». Год спустя, уже в Одессе, весна тоже приходит не сразу: «И весна-то какая-то окаянная! Главное — совсем нет чувства весны. Да и на что весна теперь?» Опаздывает и лето: «Да я и про себя скажу: все чего-то ждешь, никакого дела делать не хочется. Даже и лето как будто еще не наступало».
Однако в общей композиции «Окаянных дней» погода играет важную роль: начинаются они с зимы, а заканчиваются летом, причем разрыв и продолжение записей приходятся на весну — это создает впечатление непрерывности, несмотря на почти годовой промежуток (который, напомню, так и не заполняется). Столь же важно, что по сезонам года теперь не удается измерить время: в восприятии Бунина большевики совершили насилие над самой природой — их смена не несет ничего нового. Изменен даже счет времени по часам: «Сейчас (8 часов вечера, а по-“советскому” уже половина одиннадцатого)...»
Бунин особо отметил только один церковный праздник, также связанный с Пасхой, — Духов день, наступление лета, но не фиксирует по нему время: даты в «Окаянных днях» проставлены и так. Упоминание это связано с долгой пешей прогулкой:
Духов день. Тяжелое путешествие в Сергиевское училище, почти всю дорогу под дождевой мглой, в разбитых промокающих ботинках. Слабы и от недоедания, — шли медленно, почти два часа. И, конечно, как я и ожидал, того, кого нам было надо видеть, — приехавшего из Москвы, — не застали дома. И такой же тяжкий путь назад. Мертвый вокзал с перебитыми стеклами, рельсы уже рыжие от ржавчины, огромный грязный пустырь возле вокзала, где народ, визг, гогот, качели и карусели... И все время страх, что кто-нибудь остановит, даст по физиономии или облапит Веру. Шел, стиснув зубы, с твердым намерением, если это случится, схватить камень поувесистей и ахнуть по товарищескому черепу. Тащи потом куда хочешь!
Кого «было надо видеть, — приехавшего из Москвы», мы также пока не знаем, это одна из многих тайн «Окаянных дней». Но здесь важен религиозный контекст: в Духов день во многих губерниях совершались крестные ходы вокруг полей, Бунин прекрасно знал эту традицию и в определенном смысле последовал ей, уйдя в этот день в путешествие.
И, наконец, последнее: сама форма дневника подразумевает календарность и цикличность, установку на то, что его можно будет перечитывать (советская власть воплотила это качество в многочисленных и разнообразных «календарях революции»). Начинаются «Окаянные дни» хронологически, а не тематически: 1 января, с первого полного года новой власти, «наплывая» на уже упомянутый «Дневник» 1917–1918 годов. Ощущение революции, которая не кончается, «Окаянные дни» передают в полной мере.