В Свеаборге догорали пожары. В огне погибли почти все деревянные постройки: жилые дома, пакгаузы, склады, мастерские. Казематы и бастионы почти не пострадали. При взрыве бомбовых складов погибли четыре человека. Гарнизон крепости потерял убитыми 60 человек и ранеными 200.
На 22 000 орудийных выстрелов крепость ответила только 2385 выстрелами, при этом пришли в негодность 8 орудий. В одной из канцелярий сохранилась запись дотошного писаря о том, что позднее жители Свеаборга собрали осколки бомб, картечи и пуль на сумму 6318 рублей 68 копеек.
Жители Гельсингфорса наблюдали за боем с горы, на которой находилась обсерватория. Ожидая, что неприятельский флот может обстрелять город — действительно, двадцать бомб достигли города, упав в районе Брунепарка, — горожане запрятали в подвалы уникальные книги университетской библиотеки. Банки вывезли валюту в глубь страны, владельцы частных типографий попрятали свои шрифты и машины…
Но союзникам было уже не до бомбардировок. Во время учащенной стрельбы усиленными зарядами разорвалось 16 мортир. Все остальные мортиры дали трещины, и стрельба из них стала бы более опасной для своих экипажей, чем для противника.
Корпуса кораблей были расшатаны от усиленной стрельбы настолько, что встал вопрос о ремонте.
Союзный флот отошел от финских берегов и встал на якоря у острова Нарген.
Чуть позже английская газета «Нейшенал Стандарт» писала:
«Вышколенный и огромный флот, высланный Англией при всеобщих восторгах, вернулся с весьма сомнительным триумфом: свеаборгские укрепления остались нетронутыми, а русские суда не уничтоженными».
Одновременно с бомбардировкой Свеаборга союзники пытались прорваться к Риге, где их встретил огнем в самом устье Двины и отогнал в море рижский батальон гребной флотилии под командованием капитан-лейтенанта Истомина. Гребные канонерки смело бросались в бой на 84-пушечный корабль под контр-адмиральским флагом.
После этого союзный флот фактически прекратил свои действия на Балтийском море.
Вновь на бастионах Свеаборга скрипели тачки, лязгали лопаты и раздавались дружные крики: «Раз, два — взяли! Идет — идет, сама пойдет!» Ремонтировали корабли и казематы, строили жилые дома, рыли блиндажи и землянки.
Солдаты гальванической роты из подручных материалов собирали новые партии мин. Давыдов, Зацепин и Сергеев вновь ночи напролет спорили над чертежами и планами, собираясь закрыть минами все проходы к Гельсингфорсу и Свеаборгу.
Теперь они знали, что мины, созданные их руками, сильны не только своей слепой разрушительной силой, но и умением людей предвидеть замысел неприятеля — выставить мины там, где он вероятней всего появится. И самое главное, к чему пришли Давыдов и его товарищи, — что мин нужно много. И ставить минные поля надо только ночью, потому что главным из свойств мины является скрытность, заставляющая противника все время остерегаться минной угрозы и тратить силы на разведку минных заграждений…
Штабс-капитан Сергеев вернулся из Петербурга взбешенный, не понимая, что произошло с начальством: на изготовление мин отпустили средств меньше, чем перед началом войны.
Из газет стало известно, что в Париже собрался конгресс с представителями Англии, Франции, Пруссии, Сардинии и Турции, с одной стороны, и России — с другой. Они обсуждали главы и параграфы мирного трактата. Война заканчивалась.
Парижский трактат был подписан 18 марта 1856 года. Условия договора были тяжелыми для России. Черное море объявлялось нейтральным. Россия и Турция лишались права держать на нем военные флоты и иметь на побережьях его военные крепости. По особой конвенции Дарданеллы и Босфор закрывались для прохода военных кораблей всех стран. Россия лишалась устья Дуная и южной части Бессарабии. Отменялся русский протекторат над дунайскими княжествами.
Вернувшись из гальванических мастерских, Алексей застал в своей избе ротмистра Воронина. Он сидел за столом, бесцеремонно сдвинув на край книги и чертежи Давыдова. Прохор, застлав освободившуюся часть стола скатертью, расставлял посуду.
Воронин пришел проститься. Его часть переводили в Гатчину.
За столом сидели долго. Говорили очень мало. Слишком много было пережито за эти два года, чтоб выразить это в словах.
— Так-то, брат… — изредка со вздохом произносил ротмистр и хмурился.
— Да, так… — после минуты молчания отвечал ему Алексей.
Настроение у Давыдова было скверное, хуже не придумаешь.
Так бездарно кончилась война!.. А мать присылает непонятные письма. Из них ясно только одно: отец сильно сдал и медленно угасает… А о Полине ни слова, хоть курьера посылай.