В короткое время «Д-3» были потоплены сторожевик и восемь транспортов противника общим водоизмещением 48 370 тонн. Кроме того, два корабля она повредила.
В очерке рассказывается о двух боевых походах лодки, совпавших по времени с разгаром битвы, сорвавшей гитлеровскую операцию «Тайфун» по захвату Москвы.
СТОЛИЦУ ЗАЩИЩАЕМ В ЛЕДОВИТОМ ОКЕАНЕ
«Ветер, ветер — на всем белом свете». Эти слова из поэмы А. Блока «Двенадцать» как нельзя лучше характеризовали погоду над Баренцевом морем в конце сентября 1941 года. Штормовой ветер, разогнавшись до огромной скорости, разводил пологую и длинную океанскую волну. На такой волне неважно чувствует себя и крупный корабль. А о подводной лодке в надводном положении и говорить не приходится. Вспененные гребни на холмах волн рассыпались белыми гривами бешено скачущих коней Посейдона. Древним грекам, видевшим подобные картины в своей Элладе, не потребовалось слишком много фантазии для создания мифа о колеснице царя морей Посейдона, вихрем мчащегося по поверхности разбушевавшегося моря.
Именно в такой штормовой день 22 сентября из Кольского залива вышла в боевой поход подводная лодка «Д-3», «Красногвардеец». Море обрушилось на нее сразу же за Кильдинской Салмой. Никому не известно, как обстояло дело с амортизацией и защитой от ударов колесницы Посейдона при его служебных поездках — в северные районы своего царства он людей, видимо, не брал. Что же касается подводной лодки, то ей все положенное в этих случаях отпускалось полной мерой: било и кренило с борта на борт до 25—30°. Волны легко переваливались через палубу, вкатывались на мостик и с сердитым шипением лизали настил.
«Д-3» — старейший подводный корабль флота, один из его первенцев, прибывших на Север еще в 1933 году. Подводники любовно называли свою лодку «наша старушка» и гордились службой на ней. Любовь и гордость за «стальной дом» передавалась от старичков к новичкам. В памятке молодым матросам, написанной ушедшими в запас ветеранами, были и такие слова:
«Когда пробьет час боевой тревоги, наша «Д-3» пойдет в атаку на врага. У партии учимся мы бороться и побеждать… И мы обязательно победим…»
Час этот пробил. Командир подводной лодки капитан-лейтенант Филипп Васильевич Константинов и военком старший политрук Гусаров собрали личный состав в первый отсек для того, чтобы довести задачу на поход. Все с огромным вниманием слушали слова командира:
— Гитлеровцы морем подвозят боеприпасы и людские пополнения горным егерям генерал-полковника Дитла на мурманский участок фронта. Других путей у них нет. Единственная шоссейная дорога, идущая вдоль побережья, имеет малую пропускную способность и всю зиму завалена снегом. Обратным рейсом из Петсамо, Киркенеса и других портов транспорты вывозят в Германию никелевую и железную руду — ценнейшее сырье для военной промышленности. Нам поставлена задача нарушать морские коммуникации немецко-фашистских войск у берегов Северной Норвегии. Командование доверило нам большое дело, и доверие это мы обязаны оправдать. Все ли ясно, товарищи?
Мичман Нещерет, ветеран лодки, плававший на ней на Балтике, встал и сказал за всех:
— Ясно, товарищ командир. Я так понимаю: искать и топить фашистов, а самим борт под чужие торпеды не подставлять.
— В точку попали, боцман. Так и нужно действовать.
Командир ушел на мостик, а комиссар задержал людей еще на десять минут и провел короткую политинформацию о положении на фронтах. На тех, кто впервые видел комиссара Ефима Гусарова, он производил впечатление хмурого, угрюмого, нелюдимого и чем-то недовольного человека. Но внешность была обманчивой. На самом деле у него была добрейшая душа и бесконечная любовь к людям. За три года его службы на лодке подводники отлично изучили характер своего комиссара, любили и уважали его.
Утешительного в том, что говорил военком, было мало. Правда, враг нес колоссальные потери, но все еще наступал и находился на дальних подступах к Москве. Гусаров знает — это-то больше всего и волнует сейчас его слушателей. Об обстановке ему известно не многим больше, чем любому из них, но он говорит с глубокой убежденностью: