— А почему бы нет?
— Не знаю, но раз вы так считаете… Все-таки это не корабль.
— Большой разницы между ними нет. — На этой фразе его благодушное настроение неожиданно изменилось. Без всякого перехода вдруг сухо: — У вас будут еще вопросы?
Мне оставалось только поблагодарить за гостеприимство.
Помню, я вышел на улицу и долго не мог успокоиться. Странно и дико звучали слова о порте, поставленном на мертвый якорь.
Я думал о Грютвикене, а в голове все бродила шальная мысль послать миллиардеру посылку с сахаром. Когда Эллиот принес нам кофе, Салвесен открыл ящик стола и пинцетом достал оттуда четыре кусочка сахара, два себе и два на мою долю. Не больше и не меньше — два.
— Спасибо, мистер Салвесен, кофе я пью не сладкий, — сказал я, хотя люблю, конечно, сладкий.
Возможно, я преувеличиваю, но мне показалось, что миллиардер обрадовался. Во всяком случае, те кусочки сахара, которые предназначались мне, тут же были отправлены обратно в стол.
…Нельзя сказать, чтобы после встречи с Салвесеном я не мечтал побывать на Южной Георгии. Мне не верилось, что когда-нибудь я увижу Грютвикен своими глазами.
Обогнув два громадных айсберга и далеко выдавшийся в океан заснеженный каменистый мыс, корабль медленно вошел в зеркально гладкий залив. В глубине бухты, прижатые бортами друг к другу, стояли на вечном приколе неуклюжие посудины с высокими черными трубами — старые китобойцы. Отражаясь в воде, безжизненно-молчаливые, они словно множили свою неизбывную печаль.
Грустное зрелище — корабли на вечных якорях. Смотришь, и струится по сердцу смутная жалость. Всего лишь обглоданные волнами ржавые корабли, а чудятся бури, штормы, умирающий в небе гордый альбатрос…
За китобойцами, у черного подножия черной горы, жидко дымила черная электростанция. Слева от нее вдоль дощатого пирса тянулись такие же закопченные корпуса когда-то знаменитого жиротопного завода. Заколоченные окна, горы разбитых бочек, похожие на нефтяные цистерны черные баки, некогда служившие хранилищами китового жира.
В великой тишине тонули голоса людей, стук корабельных машин, шипение и плеск волны под форштевнем.
Неожиданно из-за мыса на правом берегу залива появились красные крыши поселка. Еще две-три минуты, и вот уже видны все домики. Десятка полтора строений, поднятых либо на каменные фундаменты, либо на деревянные сваи. Один дом двухэтажный — бывшая контора Салвесена. Все чистенькие, беленькие, как белый крест на холме за поселком — крест Шеклтона.
Кладбище, заброшенное футбольное поле, обнесенный рыбацкими сетями теннисный корт. В центре поселка — несколько радиомачт и похожий на минарет огромный флагшток с реющим английским флагом. Ближе к причалу, перед аккуратным дощатым коттеджем, — еще флаг, норвежский. Он поскромнее английского, и флагшток его пониже. На площадке около него в бинокль отчетливо видны старинный адмиралтейский якорь, два врытых в землю жиротопных котла и белая гарпунная пушка — символы норвежских китобоев.
Правее от поселка сбегает с гор к морю небольшая речушка. Там, на пригорке, одиноко белеет островерхая протестантская церковь.
По берегу и поселку словно пригоршнями рассыпаны стайки пингвинов и то там, то здесь валяются в маслянистой грязи коричнево-бурые туши морских слонов.
Я помнил «мертвый якорь» Салвесена и ожидал увидеть Грютвикен совсем безлюдным. Наше судно, однако, вышли встречать человек сорок. Как потом оказалось, это было все теперешнее население Южной Георгии. Более двух тысяч моряков и рабочих Салвесена отсюда давно уехали. Суда, портовые сооружения, завод — все, образно говоря, действительно на «мертвом якоре». Но вовсе не брошено на произвол судьбы.
Для присмотра за своим добром Салвесен в Грютвикене никого не оставил, но, покидая остров, приказал воздвигнуть на самом видном месте капитальную мачту для английского государственного флага. Расчетливый миллиардер рассудил правильно: построить какой угодно флагшток дешевле, чем охранять добро, которым, может быть, больше и не воспользуешься. Он сделал жест «бескорыстного патриота», и все заботы по охране Грютвикена правительству Англии пришлось взять на себя. Государственный флаг требует государственной опеки. С этой целью после ухода Салвесена в Грютвикен была направлена специальная администрация во главе с губернатором и штатом государственных служащих. Делать им тут нечего, поэтому все они, как, вероятно, и предполагал Салвесен, невольно превратились в сторожей его имущества. Отказаться от Южной Георгии Англия не может. Это было бы ущемлением национального престижа.