5 июня. Все эти дни я не смог что-либо записывать в свою тетрадку, потому что я и оставшиеся в живых два моих товарища — Чигаев и Семенов — были настолько потрясены случившимся, что писать было очень трудно. Сегодня шторм затих, хотя еще идет большая волна по океану, но качка стала спокойней, мягче, и я записываю все, что произошло в эти страшные дни.
28 мая я сменился с вахты у руля в 16 часов и, взяв пеленг на только что открывшуюся белеющую снеговую вершину еще очень далекого от нас Авачинского вулкана, спустился в кубрик. Там уже был Чигаев, третий же наш товарищ, Семенов, в это время вступил на вахту в машинное отделение.
Мы оба устали после вахты, хотелось спать. Наверху оставались капитан, его помощник, механик, боцман и три матроса. Между тем шхуну стало так бросать и стремительно класть то на один, то на другой борт, что и сон пропал. Вдруг судно так невероятно накренило, что мы, лежавшие оба в койках, едва выскочили из них, думая, что шхуна переворачивается. Затем послышался длительный треск. Не «девятый вал», а, видимо, целый водяной холм накрыл «Тюленя», потому что в кубрике стало совсем темно, иллюминаторы были под толщей огромной массы воды. Новый удар потряс шхуну, она вздыбилась на крутой волне, перевалилась на другой борт… Еще несколько ударов, от которых, казалось, все развалится на куски! Но шхуна снова поднялась на гребень, должно быть, очень высокой волны, так как через стекла иллюминаторов на секунду-другую показались, мелькнули скалистые берега Камчатки. Только теперь они казались гораздо дальше, чем когда их видели с палубы до того, как налетел шквал. Значит, беспомощную шхуну уносит в океан…
После первых ужасных ударов шум работавшей машины разом смолк. В помещении кубрика наступила сравнительная тишина, только скрипела и трещала обшивка судна. Наверху ураганный ветер продолжал неистовствовать, и размахи с борта на борт не уменьшались.
Все наши с Чигаевым попытки выйти на верхнюю палубу были безуспешны. Выход из кубрика оказался чем-то плотно прижат. Что происходило наверху? Что делал остальной экипаж? Ждали, что кто-то все же спустится наконец в кубрик. Но время шло, никого не было. Не слышно было и движения людей по верхней палубе… Видимо, решили мы, все они находятся в рулевой и штурманской рубках.
Так как до нашей очередной вахты было еще далеко, мы перестали особенно беспокоиться и завалились в свои подвесные койки. При качке лежать более удобно, чем стоять на ногах или сидеть, держась обеими руками и упираясь то туда, то сюда ногами. Забравшись в койки, верней вспрыгнув в них, как на бешеных коней, мы оба крепко подвязались, чтобы не быть выброшенными.
Шторм бушевал всю, казалось, бесконечную ночь. Не раз мы, обитатели кубрика, думали, что идем ко дну, когда судно ложилось плашмя на борт и валы океана опять и опять покрывали чернотой иллюминаторы. Иногда качка боковая-бортовая переходила в килевую, шхуну то ставило на попа — носом вниз, — то его задирало вверх почти отвесно.
Стало чуть стихать только утром следующего дня. Иллюминаторы чаще выходили из воды, но поверхность океана, вся иссеченная, вся изрытая ураганом, выглядела пугающей. С катившихся один за другим пенящихся холмов лютый ветер срывал верхушки и кружил их тучами водяной пыли. Потом понемногу все сменилось мертвой зыбью — волнами без лохматых курящихся гребней, но все еще высокими, как многоэтажный дом.
Мы, заточенные в кубрике, снова и снова пытались выйти наверх, но безуспешно. Никто не спускался по-прежнему вниз, в кубрик, никто почему-то не вызывал нас на вахту. Дверь из кубрика все не поддавалась нашим усилиям, не открывалась. Что же делать?
Стали стучать в переборку, отделяющую кубрик от машинного отделения. Послышался такой же ответ. По азбуке Морзе я передал, что мы не можем выйти, так как что-то заклинило снаружи выход из кубрика. Через несколько минут послышались спотыкающиеся шаги по верхней палубе, а затем удары кувалдой. Наконец дверь открылась, и мы увидели своего третьего друга.
Выйдя из кубрика наверх, мы были поражены: палуба пуста, начисто снесены рулевая и штурманская рубки, камбуз, единственная шлюпка. Все закрепленные на палубе грузы, бочки с жидким топливом, машинным маслом, пресной водой, ящики с продовольствием — все было смыто за борт. Обе мачты сломаны. Остатки такелажа путались за кормой; видимо, ими был заклинен руль и гребной винт.
Мы с отчаянием убедились, что на шхуне уцелело только нас трое. Остальные семь человек, в том числе капитан, погибли. Долго и упорно я и мои друзья всматривались в окружающую нас водную пустыню, ища какие-либо обломки, сорванные со шхуны, за которые, может быть, еще держатся выброшенные наши товарищи… Ничего не было видно.