Океан. Выпуск 1

Рассказы свои Пафнутий Осипович начинал прибауткой: «С ворона не спою, а с чижа споется». И закончит: «Некому петь, что не курам, некому говорить, что не нам».

Я охоч был слушать Пафнутия Осиповича и складное, красовитое его слово нескладно потом пересказывал.

Вячеслав Кузнецов ВЕЧНЫЙ КОРАБЛЬ Стихотворение

Памяти экипажа подводной лодки «Л-19»

Они ушли в такие дали,
нелегкий проложив маршрут,
что день их ждали,
месяц ждали;
их на земле
поныне ждут.

В их честь
матросы-одногодки,
не забывая о былом,
воздвигли монумент, а лодку
назвали вечным кораблем.
Корабль тот мертв,
он в землю врезан,
но полночь вызвездит — взгляни:
на двух бортах его железных
вдруг зажигаются огни.

Не раз смотрел я, пораженный,
как до утра они горят,
как к кораблю
приходят жены
и с ним безмолвно говорят.
Их тот поймет,
кто был любимым.
И как-то веришь в этот час,
что все ушедшие в глубины
живут незримо среди нас.

Александр Осин «Тревога! Тревога!..» Стихотворение

Тревога!
             Тревога!
                          Тревога! —
Над пирсом взлетят ревуны…
И вздрогнула мачты тренога —
Разбиты матросские сны.
По палубам грохают ноги,
Осколки хрустят тишины…
В тревоге
               совсем без тревоги,
Спокойны глаза старшины.
Он смотрит спокойно и строго —
Он к схватке со смертью готов…
Мористее ляжет дорога —
Обрублен последний швартов.

Виктор Устьянцев РОДНЯ Рассказ

1

Катер был совсем дряхлый. По ночам даже в тихую погоду он кряхтел и стонал, точно жаловался кому-то на свои старые раны. Этих ран у него было много: несколько треснувших ребер-шпангоутов, скрипящих особенно противно; пробоина в моторном отсеке в свое время была залатана наспех и сейчас дает течь; многочисленные вмятины и царапины на бортах, точно морщины на старом теле, никак не удается разгладить. И если бы однажды катер вот тут же, прямо у причала, затонул, это никого не удивило бы.

Всех удивило другое: на катере неожиданно поселился боцман со «Стремительного» — мичман Карцов. Уволившись в запас, он не поехал, как многие другие, куда-нибудь южнее, а остался здесь, в небольшом, затерянном среди сопок заполярном городке, про который даже в песне поется, что тут «двенадцать месяцев зима, остальные — лето».

В маленьких городах о каждом знают все. Поэтому всем, от мала до велика, было известно, что мичман Карцов, несмотря на свои пятьдесят два года, холост и квартиры никогда не имел, поскольку все двадцать девять лет своей службы прожил на кораблях.

С квартирами тут всегда было туго. Жили и по две-три семьи в одной комнате. Лишь в последние годы поставили целую улицу двухэтажных домов, и кое-кто даже получил отдельные квартиры. Например, старшина трюмных корабля Шелехов. Между прочим, он первый и предложил Карцову:

— Ты вот что, Степаныч, перебирайся ко мне. Замерзнешь в этой старой калоше. А у меня две комнаты и всего на пять душ. Так что не стеснишь.

Иван Степанович поблагодарил Шелехова, но от его предложения отказался.

Проснувшись, Карцов первым делом посмотрел на нижнюю койку у левого борта. Она была пуста. Значит, Митька не приходил. На верхней койке спал моторист Сашка Куклев. Он и во сне был румяным, как свежее анисовое яблоко. По-детски припухлые губы полуоткрыты, на них светилась улыбка. Должно быть, снится что-то хорошее. Сашке всегда снятся хорошие сны, и он любит за завтраком рассказывать о них. А вот Ивану Степановичу сны почти никогда не снятся — привык за многие годы службы спать мало, но крепко.

Два маленьких блюдца-иллюминатора едва процеживают в кубрик тусклый полярный рассвет. Угадать, сколько теперь времени, невозможно, однако Карцов мог с точностью до пяти минут сказать, что сейчас половина седьмого. Вот уже почти тридцать лет он просыпается в одно время, независимо от того, когда ложится спать. И, конечно, не приучен нежиться в постели.