В этот вечер мозг работал как-то особенно бодро, в памяти вставали прежние споры с отцом, Полина не выходила из головы… Алексей вдруг вскочил на стул, широко помахал рукой, заставляя притихнуть разгулявшуюся компанию, потом объявил, что немедленно поступает волонтером в гусары и через два дня приглашает всех на прощальный ужин. Это заявление было встречено восторженным ревом и звоном посуды.
Алексей намеревался неожиданно явиться в Давыдовку в гусарской форме, но отец как-то узнал о его решении раньше. Он приехал в Москву рано утром в день назначенного ужина.
Долго тискал сына в объятиях, а потом перевернул и перекроил всю программу ужина. Пригласил на него своих московских друзей, нашел отличных поваров. За ужином вперемежку с юными темнели суровые лица бывалых вояк и кутил.
Потом отец сбросил сюртук, засучил рукава белой рубашки и вызвался сам готовить жженку, а на всех, невзирая на чины и возраст, кто пытался лезть к нему с советом, сердито рявкал.
Потухли свечи, распространяя запах обгорелых фитилей, и бледное синеватое пламя стало единственным источником света. Вздрагивающие тени на стенах приняли причудливые очертания и поднялись до потолка. Все молча смотрели на пламя, смотрели, как роняют горящие капли куски сахара, лежащие на лезвиях клинков; капли гасли в чаше с легким коротким шипением, словно кто-то непрерывно предупреждал: «Тс-с… Тс-с, тс-с!»
Неяркое пламя жженки отражалось у каждого в глазах по-своему, и каждый сидящий за столом в этот момент думал о своем…
Утром отец растолкал Алексея, заставил наспех выпить крепкого чаю и сам повез сына в полк.
В декабре Англия и Франция ввели свои флоты в Черное море, а в марте объявили России войну. К ним присоединилась Сардиния.
Гусарский полк, стоявший в старинном русском губернском городе, устраивал прощальный бал.
В городском саду до рассвета играл духовой оркестр, музыканты часто сбивались с такта, но играли непрерывно и от души. Парк, как и весь город, был расположен на холме и заканчивался высоким обрывом над излучиной широкой тихой реки. За ней простирались всхолмленные дали. На горизонте раскинулось село. Его церковь с высокой звонницей и пятью луковками куполов на тонких основаниях четко вырисовывались на предутреннем небе, образуя вместе с силуэтами деревьев радующий душу узор.
Город был разделен надвое оврагом, настолько глубоким, что столетние деревья, росшие на дне, едва достигали половины его глубины. Через овраг проходил каменный виадук. Он поражал приезжего своей громадностью. Римский виадук в центре России — такое вряд ли еще где увидишь!
Недалеко от оврага в бело-малиновом каменном особняке с пузатыми, как самовары, колоннами, в котором, как гласило предание, останавливалась Марина Мнишек, коптя, догорали свечи.
Подперев руками голову, в одной рубахе сидел за столом Алексей, смотрел на занимающуюся за распахнутым окном зарю и думал о том, как много в жизни неожиданных поворотов. В кармане хрустело недавно полученное от Полины письмо, полное лукавых намеков. Сегодня утром Алексей ей ответил, снова негодуя на свой развалистый, неустойчивый почерк. В окно доносились пьяные песни, выкрики и женский смех.
А там, на юге России, на берегах Дуная, уже лилась кровь и армада вражеских кораблей готовилась к высадке десанта в Крыму…
Утром Давыдова неожиданно вызвал к себе полковой командир.
С мокрыми, только что причесанными волосами, со стекающими за шею каплями холодной колодезной воды, Алексей вошел в кабинет, мельком заметил, что у полкового командира еще кто-то сидит…
Полковник улыбнулся:
— Познакомьтесь, подпоручик.
С дивана поднялся одетый в поблекшую гусарскую форму отец.
Встреча была настолько неожиданной, что Алексей растерялся и не знал, что делать. Отец быстро сказал:
— Потом, Алеша, потом успеем поговорить. Прежде дело надо решать.
Полковник нахмурился, посмотрел на лежащую перед ним бумагу с витиеватым штампом военного министерства и спросил:
— Алексей Павлович, оказывается, вы знакомы с генералом Майевским?
Давыдов озадаченно поднял брови, подумал и ответил:
— Я раза два был на лекциях профессора Михайловской академии Николая Владимировича Майевского и раза два говорил с ним о его теоретической работе по устойчивости полета вращающихся продолговатых снарядов… Но вряд ли профессор мог меня запомнить.
— Значит, запомнил. Он рекомендует перевести вас хотя бы на время войны в распоряжение морского ведомства старшим артиллерийским офицером. Отпускать мне тебя не хочется, но не уважить просьбу военного министра я тоже не смею. Решай сам, гусар.