День восемьдесят шестой. Буйковая станция прошла скверно. Дважды пытались взять гидрологическую серию и дважды терпели неудачу. Скорость течения была до трех узлов, судно сильно сносило на северо-восток, в связи с этим трос входил в воду под углом 45—55 градусов и «заколышился». «Колышками» называют петли, которые образуются на тросе, когда дают слабину. При распрямлении петель витки на тросе раскручиваются, трос становится толще, чем нужно, и застревает на лебедке. Батометры опрокидываются не там, где им полагается, все идет наперекос.
Монин рассердился. На штурмана — за то, что тот не обеспечил подработку судна (то есть такой выход, при котором трос входит в воду отвесно или почти отвесно). На Неймана — опытный гидролог, а не может взять простейшую стандартную серию. На старпома. На боцмана. И так далее.
Имел основания? Да. Был не всегда логичен? Тоже да. Слушала и думала: наверное, на него обижаются. Человек, который стоит «над», продуваем всеми ветрами, просматриваем со всех сторон. А он умен, талантлив, круг его интересов необычайно широк — от собирания раковин до поэзии и живописи, остер и неожидан в подходе к проблемам. То, как он иногда сердится, на этом фоне выглядит… совсем иначе, чем без подобного фона, не правда ли? Счастье, если люди умеют различать главное и второстепенное (и даже в тех, кто «над») и быть признательными за главное.
Гидрологи должны сделать разрез в сто миль, их станции через каждые двадцать миль. У них сейчас самая напряженная работа. Два часа на палубе, минут сорок перерыв. Снова два часа на палубе и снова сорок минут перерыв. Мокрые рубахи, потемневшие лица. При встрече усталые глаза, а смеются: «Взялись за любимое дело — вырываем тайны у бедного, затюканного исследованиями океана».
Павлов на каждой станции берет еще свои оптические пробы. Опять помогала ему записывать показания прозрачномера-нефелометра. По моему адресу шутят, что, дескать, осваиваю смежные профессии. Да я не люблю задавать людям корреспондентские вопросы. Хорошо и верно то, что естественно. А поставьте себя на место опрашиваемого, когда у него голова болит, или характер замкнутый, или корреспондент не вызывает симпатии — самое дурацкое и неестественное положение. Мужчинам легче, выпили по рюмке — разговорились.
«Первый отсчет: 314. Так что за пять великих изобретений человеческого гения?» — «Пиво, холодильник, колесо, разъемное звено на наших вертушках и щетка-сметка. Второй отсчет». — «310». — «Следующий». — «310». — «Хорош. Знаешь, когда мы пришли на «Оби» в Антарктиду…» Вот и кусок из биографии.
Полтора месяца стояла «Обь» под выгрузкой. Павлов и другие гидрологи занимались ледовой разведкой: бурили лед и железной палкой с крюком на конце мерили его толщину, определяя места, где могли пройти тракторы и вездеходы. Проваливались в снег по пояс, как дети: снег рыхлый, а лыж не было, это уже после выдали лыжи, и то почему-то горные, тяжеленные. Когда началась весна, стали образовываться озерца: внизу лед, сверху пресная вода. Когда сядет солнце — вода покрывается тонким льдом, по нему катались на горных лыжах, как на коньках. В одном озерце Володя провалился. Хорошо, что у товарища нашлась запасная пара теплых носков. Вылил из сапог воду, переодел носки — и домой, на «Обь», а ветер леденящий, и морозец еще будь здоров… А когда подошли к Мирному, поселка не было, был ровный снежный стол, только везде торчали красные флаги: ими встречали «Обь», а все дома были под снегом.
Это было на второй год Володиной работы в Институте океанологии. А когда учился, на практике был в Арктике. Тоже была ледовая гидрологическая разведка, только на маленьких самолетах. Целый день по воздушным ухабам, вниз, вверх, знай вглядывайся в торосы, различай молодые льды, старые льды, паковые льды и тут же составляй карту, чтобы либо сбросить ее на караван судов (для них разведка), либо передать шифром по радио. Вываливались из самолета: ноги отказывали — так уставали. Тогда шли пить спирт. Утром голова болит, но нельзя ни грамма, закон: летать трезвыми.