Но все это не так уж страшно. Гораздо важнее то, как на вас подействует качка. А то, что она подействует, — это непреложный факт. Или вы укачаетесь и будете вести себя как настоящий больной: лежать в постели, отказываться от пищи и со стонами принимать соболезнования, или, наоборот, у вас появится повышенный аппетит и жажда деятельности, а если вы натура экспансивная, то и восторг перед разыгравшейся стихией.
Однако так ведут себя лишь новички. Профессиональные же моряки к шторму относятся философски: встречают его без восторга, но живут и работают так, словно его и нет вовсе.
Итак, был шторм, но на «Камчатке» шла обычная размеренная жизнь с небольшими поправками на непогоду. Палубная команда надежно закрепила все, имеющее ценность, механики тщательнее, чем всегда, подкармливали своих «лошадок», а штурманы осторожно правили ими, стараясь гнать по менее тряской трассе.
Завпрод «Камчатки» Алексей Иванович Белогрибов, приплясывая возле умывальника, заканчивал бритье. Он был похож на пингвина: короткие ручки и ножки при довольно плотном туловище и маленькой голове. Бросив последний взгляд в зеркало на свою круглую физиономию, Алексей Иванович довольно улыбнулся: побриться при восьми баллах и ни разу не порезаться!
В дверь каюты постучали.
— Ворвитесь, если вы не дьявол! — пригласил Белогрибов, пользовавшийся на судне репутацией юмориста.
Никто, однако, не воспользовался его любезным приглашением. Алексей Иванович открыл дверь — никого. Но у комингса лежал конверт с надписью: «Завпроду».
Белогрибов, удивляясь все больше, вскрыл конверт, пробежал глазами письмо и изменился в лице. Минуту он стоял, несмотря на качку, совершенно неподвижно, только листок дрожал в его пухлой руке. Потом, выйдя из транса, он вышел из каюты. Закрывая дверь, он долго не мог попасть ключом в прорезь замка. Когда наконец справился с этим делом, ровно побежал наверх, к старпому.
Старпом отдыхал, и Алексей Иванович в нерешительности топтался перед открытой спальней: и будить Николая Николаевича неловко, и не будить нельзя. Описывая взволнованные круги по каюте, Белогрибов умоляюще протягивал руки к койке старпома. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если б теплоход не подбросило на волне, как бросает грузовик на ухабах поселковой дороги. Белогрибова словно смерчем пронесло по каюте, приподняло в воздух и швырнуло в спальню, прямо на безмятежно спавшего старпома. Остается лишь добавить, что Николай Николаевич заснул всего за пять минут до визита завпрода, и станет ясно, в каком расположении духа он проснулся.
— Николай Николаич… ради бога, — бормотал завпрод, выпутываясь из одеяла.
Прочитав в его испуганных глазах известное всем выражение: «Не вели казнить, вели слово молвить!» — старпом подавил в себе чувство вполне справедливого гнева и спросил:
— Ну, что там у тебя?
— Вот, подбросили. — Завпрод протянул письмо.
Николай Николаевич, зевая, стал читать. Текст из нескольких фраз он прочитал раньше, чем закончил зевок, и, вникнув в смысл прочитанного, так и застыл с открытым ртом. Вопросительно посмотрел на Белогрибова. Алексей Иванович недоуменно развел руками. Старпом перечел написанное вслух:
— «Завпроду. Положите в пожарный ящик, что напротив каюты старшего электромеханика, кольцо полтавской колбасы и буханку хлеба. Не вздумайте шутить — будет плохо». Вместо подписи — рисунок: череп и скрещенные под ним кости.
И тут завпроду вдруг стало очень жаль себя.
— За что, Николай Николаич! — запричитал он. — За что? Уж я ли не стараюсь-то, уж я ли не забочусь-то о команде! И сыты всегда и… и нос в табаке!
— Хватит тебе! — прервал этот «плач Ярославны» старпом. Взгляд его уже приобрел былую твердость. — Вот что, Алексей Иванович! Требование анонима выполнить. Пойди и положи в пожарный пост колбасу и хлеб. Пусть попробует взять… — И он хитро подмигнул Белогрибову. — Придет за колбасой, а мы его — хвать! И посмотрим, что это за птица! Ясно?
— Так точно!
— Действуй, я сейчас приду.
Продукты, завернутые в газету, были положены в ящик, завпрод со старпомом притаились за приоткрытой дверью каюты второго механика. Тот был в это время на вахте.
Мимо пожарного поста то и дело проходили моряки, но никто не проявлял интереса к спрятанному съестному. В каюте было темно и душно. В душе Белогрибова росла тоска. Он хотел опять поплакаться, но старпом задремал в кресле. Дышал Николай Николаевич тяжело и загнанно: ему снилось, будто его обложили со всех сторон зайцы.