У Рябинкина на этот счет сомнений не возникло — учителю быть бородатым непедагогично! Но, войдя в красный уголок, где ждал его восьмой класс, он пожалел, что не поддался всеобщему увлечению. На него с любопытством смотрело двадцать бородатых физиономий. Чисто выбритый, с детским румянцем на щеках, Рябинкин походил на юнгу, попавшего в общество корсаров. Покашляв для солидности, он заговорил неожиданным для самого себя басом:
— Значит, так, товарищи. Я буду читать у вас лекции по русскому языку, литературе и истории. Параллельно будем выполнять практические работы: диктанты и изложения. Потом я приму у вас зачеты по названным предметам, а остальные примут преподаватели, которые приедут позже. Весной проведем на судне экзамены, и на берег вы вернетесь уже с восьмилетним образованием. А кто захочет — сможет продолжать учебу в девятом. Если есть вопросы, пожалуйста.
Вопросов было много.
— Когда будет горячая вода?
— Почему не всем морозильщикам выдали свитера?
Один вопрос имел даже отношение к русскому языку: как правильно говорить «кета́» или «ке́та»? За этот вопрос Рябинкин ухватился как за спасательный круг.
— На этот счет нет устоявшего мнения, — сказал он. — На Дальнем Востоке говорят «ке́та», а в западных областях «кета́». Обратились как-то за разъяснениями к академику, специалисту в области русского языка. Ученый ответил: «Спросите у тех, кто добывает эту рыбу. Как они говорят, так и следует говорить всем». А поскольку кету ловят у нас, на Дальнем Востоке, наш вариант произношения имеет приоритет.
— Толковый парень, видать, этот академик, — заметил матрос Лекарев.
— Несомненно, — подтвердил Рябинкин.
Ученики делали чудовищные ошибки, Рябинкин засомневался даже, учились ли они вообще когда-нибудь в школе. Лекарев, например, в фамилии Тургенев вместо «г» написал твердый знак и никак не мог понять, в чем же тут ошибка. «Первенец» Рябинкина — Алексеев — после каждого слова ставил запятую, считая, очевидно, что чем больше их, тем грамотнее письмо. Другие, наоборот, вообще игнорировали знаки препинания.
Рябинкиным овладело раздражение. Неприязненно глядя на растерянных, беспомощных бородачей, он мысленно говорил им: «Дети ваши больше знают! Хотя бы у них поучились!»
Ученики и сами заметили, что русский язык не только велик и могуч, но и довольно-таки труден.
— Не осилить нам это дело, братва! — вздохнул кто-то.
— Прекратить разговоры! — сердито сказал Рябинкин. — Запишите задание на дом.
Он велел повторить половину учебника и сделать полтора десятка письменных упражнений. Ушел в недобром расположении духа.
Но это было только начало!
После ужина Рябинкин ждал десятиклассников. Поскольку кораблестроители оказались людьми недальновидными и не предусмотрели на судне помещения для школы, занятия приходилось проводить в своей каюте.
Ученики не шли. Рябинкин позвонил на мостик и попросил вахтенного штурмана объявить по трансляции, что в каюте № 35 состоится урок по литературе для десятого класса. В динамике щелкнуло, и ломкий юношеский голос третьего помощника объявил, правда, в более категоричной форме, чем его просили:
«Всем десятиклассникам срочно собраться в каюте № 35!»
Из пяти записавшихся явились наконец трое: две разодетые в пух и прах девушки и парень в грязной робе и сапогах. Постучав для порядка карандашом по столу, Рябинкин приступил к лекции «Русская литература 60-х годов XIX века». Это был обстоятельный, аргументированный рассказ с глубоким анализом, и профессор Трофим Иванович порадовался бы за своего воспитанника. Он блистал эрудицией и остроумием, цитировал наизусть классиков и ныне забытых литераторов.
Слушатели вежливо притворялись заинтересованными, а на самом деле скучали. Матрос Селезнев то и дело оглядывался на дверь, словно ожидал кого-то, кто освободил бы его от обязанности сидеть здесь и слушать; Пачинкина строила преподавателю глазки, и только смуглая, похожая на испанку, буфетчица Тамара Берг добросовестно строчила в тетрадке.
В динамике вновь щелкнуло:
«Палубной команде выйти на швартовку!»
Селезнев облегченно вздохнул, пробормотал извинение и, грохоча сапогами, скрылся за дверью. Оставшись с девушками наедине, Рябинкин почувствовал себя как-то неуютно и скомкал блестяще начатую лекцию.
Самое тяжелое, однако, осталось на десерт — пятый класс. Рябинкин ликвидировал его как класс до первого урока. Дело в том, что один из двух учеников дезертировал, не начав учиться. А второй оказался настолько слаб, что, взаимно промучившись час, мучитель и мученик расстались без особого сожаления. «С этим придется заниматься индивидуально, начиная с аз и буки», — озабоченно подумал Рябинкин.