В каюту заглянул помполит. Спросил нарочито бодрым голосом:
— Как дела у нашего шкраба?
— Плохо, — ответил Рябинкин и даже не узнал своего голоса. Это был не голос, а жалобное мычание.
— Ну, зря вы, дорогой, захандрили. И напрасно от еды отказываетесь. С полным трюмом, говорят моряки, легче качку выдержать.
— Не лезет ничего в мой трюм.
— А вы заставьте себя. И не думайте о качке. Лучше всего занять себя какой-нибудь работой.
«Намекает, что ли?» — мысленно обиделся Рябинкин.
Мучило его не столько то, что подумает о нем Юрий Петрович, сколько мысль о пропущенных занятиях. Ведь не за горами экзамены. Да и Любови Ивановне одной тяжело. Поэтому хотя на обед Рябинкин и не пошел, однако уроки решил провести. Он сжевал сухарь и, почувствовав слабый прилив сил, отправился в красный уголок.
Ох, как трудно вести урок во время качки!..
После занятий Рябинкина задержал Алексей Алексеев, рябинкинский первенец. Просил объяснить, где писать «пре», а где — «при». Просидели битый час, и, кажется, недаром. Увлекшись объяснениями, Рябинкин позабыл о качке, а вспомнив, спросил:
— Что, кончился шторм?
— Какое там! — усмехнулся Алексеев. — Шурует вовсю. Но это еще не шторм, а только репетиция. Вот к ночи начнется…
При этих словах шкраб опять почувствовал себя плохо.
Пришла Люба. Посидели, невесело помолчали. Оба они испытывали страдания: одна — душевные, другой — физические. Последние, как известно, преодолеваются легче. Люба, посмотрев в зеленое, перекошенное лицо коллеги, встала и взяла его за рукав:
— Пойдемте!
Рябинкин послушно, как бычок на веревочке, пошел за ней.
Ветер так прижал наружную дверь, что они с трудом ее отворили. Вышли на ют. Всюду, куда доставал взгляд, ревело и бесновалось седогривое море. Среди низко нависших туч стремительно мчалась какая-то птица.
— Смотрите, смотрите! — закричала Люба. — Это буревестник! — И торжественно начала: — «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный…»
В ее глазах плясали чертики, волосы бились на ветру рыжим пламенем. Ее возбужденное настроение, восторг перед буйной стихией передались Рябинкину, и он, позабыв о своем недомогании, тоже начал кричать:
— «То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и тучи слышат радость в смелом крике птицы…»
Их то и дело окатывало холодным соленым душем, но шкрабы ничего не замечали. Широко расставив ноги, глядя в клубящуюся мглу, закрывшую горизонт, они самозабвенно орали:
— «Буря! Скоро грянет буря!»
— Грянет, грянет, — проворчал случившийся неподалеку матрос Шутов. — Накаркаете! Ночью обещают десять баллов…
Но Люба и Рябинкин не слышали, были во власти стихии, стали ее частицей. Все их боли и беды отступили. В каюте Любу ждал приятный сюрприз.
— Фамилия вашего мужа Химкин? — спросил зашедший помполит.
— Да. А что?
— Наш маркони, ну, радист, безбожно переврал ее. Адресовал… хиппи. А на «Перми» сочли это за намек на их бороды и обиделись.
Люба не слушала дальше. Не успела за ней закрыться дверь каюты, как она уже открывала дверь в радиорубку. Несколько энергичных фраз смущенному радисту — и в эфир взмыла радиограмма. Почти немедленно пришел ответ. И началась между «Новгородом» и «Пермью» такая «перестрелка», что радисты обоих судов вынуждены были запросить милосердия. Волны эфира, мчащиеся над волнами океана, были настолько насыщены нежностью и теплотой, что лед стал таять. Океан грелся и нежился, отражая в себе синеву неба. Наступила весна — пора любви, экзаменов и подведения итогов выполнения квартального плана.
Рябинкин мог теперь смело беседовать со своим внутренним голосом: дела в школе шли успешно. У большинства моряков появилась необычная жажда знаний. Может, это объяснялось приближающимися отпусками, каждому хотелось вернуться на берег более образованным, чем он был до путины. Гарифуллин теперь делал не более десяти ошибок в диктантах, сдал все зачеты и перешел в шестой класс. Шестиклассники находились на подступах к седьмому, семиклассники — к восьмому. Ну, а восьмой готовился к экзаменам.
И Рябинкин, и Люба сдали за свою жизнь не один десяток экзаменов, а вот принимать экзамены им пока не приходилось, поэтому оба отчаянно трусили. Ученики, как могли, успокаивали своих учителей:
— Да не волнуйтесь — сдадим! Все будет в порядке!