День этот наступил. Ни один человек на судне не оставался безразличным к предстоящему событию. Командование судна, почесав в затылке, освободило всех восьмиклассников от работ и вахт; коки приготовили фантасмагорический обед; радисты передавали по трансляции бодрые марши. Помполит Юрий Петрович обошел всех выпускников, поздравил их и пожелал им ни пуха им пера. Ни пуха ни пера! «Новгородские» женщины украсили красный уголок, на каждом столе была постелена белая, девственно чистая бумага, стояли в стаканах цветы (искусственные).
Первым был экзамен по математике. Рябинкин торжественно вручил нарядной и бледной Любе запечатанный конверт, в котором с начала рейса ждало своего часа экзаменационное задание. Последние наставления, пожелания — и шкрабы идут в красный уголок. Учеников трудно узнать: приоделись, подстриглись, некоторые сняли бороды, сразу помолодев и похорошев. Люба написала задание на доске, и головы учеников склонились над столами. Заглянувший помполит делал из-за двери таинственные знаки. Люба вышла в коридор.
— Любовь Ивановна, к нам подходит СРТ, заберет снабжение для «Перми».
При слове «Пермь» Люба встрепенулась, глаза ее заблестели.
— Собирайтесь скоренько — и на траулер! Повидаетесь с супругом и обратно.
— А как же экзамен?
— Ничего. Я проведу, все-таки бывший математик.
Люба помолчала, вздохнула:
— Спасибо вам, Юрий Петрович, но я должна сама.
— Зря отказываетесь, Любовь Ивановна. Зря. Бог знает, будет ли еще такая возможность. Плавзавод, как я слышал, скоро пойдет в район Шикотана, на сайру. Тогда еще полгода вам ждать.
Люба опять вздохнула.
— Что ж, значит, не судьба. Подожду.
Помполит посмотрел на Любу с уважением, крякнул с досады и стал спускаться по трапу. Люба вернулась в красный уголок. На вопросительный взгляд Рябинкина махнула рукой: ничего, мол, особенного — и пошла по рядам, заглядывая в тетради.
Вечером Люба у себя в каюте проверяла экзаменационные работы. Рябинкин не выдерживал, вскакивал и начинал бегать, нервно потирал руки, короче говоря, высказывал крайнее нетерпение.
— Ну как? Ну как? — возбужденно спросил он, когда Люба закрыла последний листок.
— Две пятерки, у Алексеева и Брагина. Шесть четверок, остальные тройки.
— А неуды?.. Неуды?..
— Нету.
— Это же замечательно! Это же здорово! А?
— Извините, Иван Васильевич, — устало сказала Люба, — мне хочется побыть одной…
Ах, каким прекрасным было утро следующего дня! Небо словно выстиранное, море словно выглаженное, солнце словно надраенная бляха моряка, собирающегося в увольнение на берег. Тишь да гладь! «Не зашелохнет, не прогремит», — сказал бы Н. В. Гоголь. Было бы странным, если б в такое прекрасное солнечное утро не случилось чего-нибудь радостного, удивительного, и Любу, стоящую у борта, не покидало чувство ожидания.
На горизонте появилась черная точка. Увеличиваясь в размерах, она вскоре приняла очертания рыбацкого траулера. В этом ничего необычного не было: очередной СРТ шел к рефрижератору сдавать свой улов. Но почему тогда у Любы так отчаянно вдруг забилось сердце? Почему вся она так и потянулась в сторону этого ничем не примечательного рыбацкого суденышка? Сейчас взмахнет руками, как крыльями, и полетит к небу!
Когда судно приблизилось настолько, что стало возможным различать лица людей, стоящих на палубе, Люба увидела своего Петю. Мы не знаем, как он попал на СРТ, и, очевидно, никогда не узнаем. Да это и не так важно.
Он стоял на палубе, размахивал руками и что-то кричал. Был он в бороде и усах и вообще изрядно подзарос.
— Ах, Химкин, Химкин, ты и в самом деле хиппи! — шептала счастливая Люба.
Ее глаза быстро наполнялись влагой, но видеть Любу плачущей, пусть даже от счастья, настолько непривычно, что автор спешит поставить точку.
ПОЯСНЕНИЕ АВТОРА
Предисловие, говаривал Эмиль Кроткий, это словно прихожая, где посетители оставляют свои мнения, как галоши. Поэтому автор вместо чужого предисловия предлагает свое послесловие. Собственно, речь пойдет о названии прочитанного вами произведения. Почему выбрано именно такое: «Море шутить не любит!»?
«Море смеялось», — написал классик в молодости, а достигнув творческой зрелости, сам же беспощадно высмеял эту фразу. А ничего смешного в ней и не было. Правильной была фраза.
«Море шутить не любит!» — сообщают репортеры, описывая шторм и самоотверженную борьбу экипажа судна.
«Море шутить не любит!» — говорит старый боцман молодому матросу, легкомысленно относящемуся к выполнению своих обязанностей.