Океан. Выпуск 3

«Море шутить не любит!» — подумал редактор перед тем, как вынести свой приговор этой повести. Море — тема серьезная, а тут шутки…

Неправда! Любит шутить море, точнее — весь славный морской народ: рыбаки, китобои, краболовы, транспортники, военморы. Любят и ценят шутку моряки и, находясь подолгу вдали от родных берегов, много и тяжело работая, перенося нередко выпадающие на их долю трудные испытания, они тем не менее никогда не теряют чувство юмора. Человек мрачный, нелюдимый, не понимающий шуток — одиозная фигура на судне. Юмор-весельчак, юмор-помощник в труде и жизни — полноправный член экипажа, разве только не внесенный в судовую роль.

3. ФЛОТ ВЕДЕТ БОЙ

Владимир Матвеев ПЕРЕД ПОХОДОМ Стихотворение

По-земному в комнате накурено,
Наголо обрита голова…
И не шуткой стали вдруг слова:
«Знаешь, в базе — словно в Байконуре мы»

Маятник размеренно качается,
Чуть хрипит приемник в тишине…
Нет, не скажет человек жене,
Что в походах всякое случается.

Молча оглядит он стены в комнате,
С домом расставаясь и семьей,
С небом расставаясь и землей,
Улыбнется, скажет просто:
                                         — Помните!

И пока подводными орбитами
Он пройдет и тропики, и лед,
Шевелюра снова отрастет.
…Атомники в путь уходят бритыми.

Николай Рыжих ВЕГА Рассказ

I

— Штурман, надо место.

— Я это понимаю, товарищ командир. — Штурман ерошит непослушные волосы. — Я это понимаю.

— Во что бы то ни стало. — Командир склоняется над картой, говорит задумчиво, будто рассуждает вслух. Его брови с напряжением съехались над переносьем, глаза покрасневшие, с набрякшими веками. Последние двое суток он почти не выходил из боевой рубки, спал тоже там. — Хотя бы одну линию положения, ведь где-то рядом немцы прут в Севастополь снаряды, солдат, горючее… хотя бы один пеленжишко.

— Это все ясно, товарищ командир.

— Надежда только на вас.

Подводная лодка лежит на грунте. Немецкие охотники обшаривают море с рьяностью ищеек. Командиру с трудом удается выбрать время для всплытия, чтобы подзарядить аккумуляторную батарею и провентилировать отсеки. Прошлой ночью ее обнаружили. Бомбы рвались рядом, гас свет. Лодка легла на грунт, затихла.

— Всплываем ровно в полночь! — Командир бросил карандаш на карту и закрыл карту калькой. — Готовьтесь к определениям.

— Есть!

— О-о! — Командир посмотрел на штурмана. — Идите-ка спать, в нашем распоряжении почти три часа, спать идите, — мягко сказал он.

— Хорошо, товарищ командир.

Командир ушел.

Штурман сел на остывшую грелку — механики экономят энергию, — привалился к потной переборке. Спине стало холодно, он достал из-под штурманского столика ватник, накинул на плечи. Прикрыл глаза… Было то состояние, когда утомленный мозг путает видения сна, действительность, нелепости фантазии. Глазам стало больно.

Откуда-то донесся одинокий аккорд гитары, секунду, другую повисел в бескислородном, пересыщенном углекислотою воздухе и умер. Гитару, видно, задели случайно. Из-за тумбы перископа доносятся неторопливые голоса. Там, откинувшись к переборкам, сидят подводники: боцман, двое трюмных и рулевой — сигнальщик Стрюков, неутомимый весельчак, любимец всей команды.

— Да-а, — протяжно говорит боцман. Он говорит редко, с сильным белорусским акцентом. (За этот акцент его подчиненный Стрюков прозвал боцмана «ящче хто?». Сейчас Стрюков спит, склонив голову на тонкой шее к плечу.) — Погнал я один раз конив в ночное, — в раздумье продолжает боцман, — значит, попутал их, пустил. Спать ящче рановато, сижу, куру. Удруг они как шарахнутся…

— Да, трудновато сейчас братишкам в Севастополе, — перебивает боцмана трюмный, — на одного по десять фрицев…

— А ящче румынов скока, — вставляет боцман, забыв о конях, и подсовывает под голову Стрюкова телогрейку.

Рот у Стрюкова открыт, дыхание тяжелое — легкие просят кислорода. Лицо в тусклом освещении синее.

— Наш город под немцем, — продолжал трюмный, — сеструха там осталась…