Бритвой по сердцу резануло штурмана, он вскочил с грелки — перед ним стояло нежное, дышащее страстью девичье лицо: «Богя, я тебя буду любить всегда». Вега, Вегочка, где ты?
«…Я буду любить тебя всегда…» Был выпускной вечер офицеров военно-морского училища. Офицеры… вчера еще курсанты, строем ходившие в столовую, на вечерних прогулках певшие строевые песни. А сейчас молодые штурманы и механики, минеры и артиллеристы…
Во время танца Вера (Вера букву «р» произносила как «г», картавила немножко, и он иногда называл ее Вегой) шептала ему:
— Богя, я ского к тебе пгиеду… опять будем вместе.
— Вегочка…
— Не дгазнись.
— Вега.
Была весна. И сама Вера была как весна. Она пьянила его и сама пьянела от его прикосновения.
— Богя, не надо, ведь это непгилично, — томно говорила она, когда он целовал ей руку. — Ну что ты делаешь? — И еще плотнее приникала к нему. — Богя…
Это был последний их вечер. На другой день она уезжала на практику в Ригу — она училась на третьем курсе института инженеров водного транспорта, — он — на службу в Черноморский флот. Она часто говорила: «Ты будешь водить когабли, я стгоить». Но в этот вечер они ни о чем не говорили. Когда кончился танец, замерли без движения — не хотелось отстраняться друг от друга, словами портить настроение.
— Вега, Вегочка, — вдруг вспыхнул он, — пойдем со мной, прошу тебя.
— Куда?
— Идем.
И он потащил ее через танцующий зал. Она умоляюще сопротивлялась, они выскочили в коридор.
— Я ничего не понимаю, — лепетала она, — куда же мы летим?
— Вегочка! — Он потащил ее по лестнице наверх. На четвертом этаже, когда у нее уже подкашивались ноги, подхватил на руки, понес на пятый, на шестой…
— Сумасшедший.
— Вегочка…
На самом последнем этаже он посадил ее на низкий и широкий подоконник чердачного окна и распахнул его.
— Смотри, Вега, — показывал он Вере на глубокое, весеннее, усыпанное мигающими звездами небо, — вон та, синяя, самая красивая звезда — ты. — Он показывал на созвездие, где четыре звезды расположились слегка вытянутым, математически точным параллелограммом, а над верхним углом его сияла пятая звезда. Она была ярче всех. — Это созвездие Лиры, — продолжал он, — а вон та, синяя звезда в этом созвездии, самая красивая во всем небе, называется Вега. Она — ты.
— И за этим ты меня сюда нес?
— Конечно. Показать тебя саму.
— Богя… — Она обняла его и стала целовать. Она приникла к нему всем телом, будто хотела слиться с ним. — Я буду любить тебя всегда…
Уже полгода нет писем.
Война застала Веру в Риге. Ее могли увезти в Германию, она могла погибнуть от бомбежек, но… Он метался по отсеку. Страшная боль жгла сердце, судороги ломали горло и не давали дышать… Недавно наши эсминцы захватили немецкий пароход, шедший в Румынию. Там были девушки всех наций. Самых красивых немцы учили языку, танцам, этике, как сервировать стол. Они предназначались для высшего офицерского состава, Через какое-то время их передавали в простое офицерское отделение, потом к матросам.
Он, задыхаясь, метался по отсеку, мял спичечный коробок; обломки спичек ранили ладонь и пальцы — боли он не чувствовал.
— Ведь что фюрер говорит своим солдатам, — доносится голос трюмного из-за тумбы перископа, — говорит — убивайте и убивайте, я, дескать, освобождаю вас от совести и за все сам буду отвечать, а вы убивайте…
— От гад! — не выдержал боцман.
— И как его только земля держит?
— К всплытию! — разнесся голос командира по отсекам. Этот голос прозвучал приглушенно, будто командир боялся, что его услышат там, наверху.
Трюмные кинулись к маховикам клапанов вентиляции, полусонный Стрюков, натягивая пилотку, полез к командиру в боевую рубку. Боцман спокойно сел на свое место, положил широкие, крепкие ладони на приборы управления горизонтальными рулями.
— Продуть среднюю! — тихо, но непоколебимо звучал голос командира. — Из уравнительной за борт!
Трюмные метались по центральному отсеку, быстро вращая маховики, в клапанах свистел воздух, выдавливая воду из цистерн главного балласта. Лодка качнулась, столбик жидкости на глубиномерном стекле пополз вниз.
— Штурман, — донеслось из боевой рубки, — готовьтесь к определениям.
— Есть!
Лодка закачалась на волнах, стали слышны их глухие удары. Всплыли. С хлюпаньем отдраен рубочный люк, прохладный ночной воздух ударил пьянящей свежестью, сознание на миг померкло.
Ночь черная, на небе ни одной звезды, оно в тяжелых тучах. Командир, штурман осматривались по сторонам. Справа, где должен быть скалистый берег, сплошная темень, слева еле заметна полоска горизонта.