— Так, невеста в Александровске, надо повидаться… Дело уважительное, — тянул старпом. Николаю Степановичу, доброму и отзывчивому по натуре человеку, очень хотелось отпустить Падорина, но служба… Служба прежде всего. Он колебался, взвешивая все «за» и «против». — Далеко ли отсюда город, не прикинули?
— Около двенадцати километров, Николай Степанович, с карты снял, — поспешно ответил Падорин.
— Гм… Двенадцать… Сегодня вернуться вы не успеете, это ясно, — продолжал раздумывать старпом. — Вот что, Александр Алексеевич, можете быть свободным до завтрашнего полдня. В двенадцать ноль-ноль быть на ледоколе… Ваши вахты я возьму на себя.
Падорин от радости чуть не бросился обнимать старпома.
— Николай Степанович, — взволнованно сказал он, пожимая руку Глухову. — Если бы вы знали… я так благодарен.
— Не теряйте времени на благодарности, собирайтесь на берег. — Старпом улыбнулся, одернул старенький китель с потускневшими золотыми нашивками. — И… не забудьте пригласить меня на свадьбу.
Саша не терял времени. Он мгновенно, словно бесплотный дух, исчез из каюты.
Спускаясь по трапу на лед, Падорин внезапно остановился на последней ступеньке. «Гирокомпас… эх, чуть не забыл…» — ругнул себя за оплошность: он был полон сомнений.
За дверями в стальной, наглухо закрытой каюте бешено крутился тяжелый ротор, порождая в себе чудесное свойство отзываться на вращение земного шара. Ротор — это сердце гироскопического компаса. Созданный гением человека, гирокомпас и в ночь и в туман указывает кораблю верный путь. С точностью до десятых долей градуса прибор шлет указания на мостик, к рулевому, в штурманскую рубку, к экрану локатора…
«Что делать? — размышлял Падорин, прислушиваясь к монотонному жужжанию моторов. — Прибор работает. Ледокол в постоянной готовности… Оставить гирокомпас без наблюдения на целые сутки — недопустимо. Спросить разрешения остановить эту деликатную штуковину? — Падорин направился было к старпому, но тут появилась новая мысль: — Николай Степанович, наверное, забыл про гирокомпас и только поэтому так легко отпустил на берег. Стоит напомнить ему об этом — и Таньку мне не видать как своих ушей. А что, если я остановлю без разрешения? — Падорина бросило в жар. Но потом он стал думать иначе: — Ничего не случится, стоим на льду», — успокаивал он себя. Изрядно поколебавшись, Саша вошел в гирорубку и выключил рубильники. В каюте стало тихо, а в душе Падорина — беспокойно.
Закрыв дверь, он опять остановился в нерешительности. Что делать с ключом? По строгим корабельным правилам его надо вручить вахтенному. Но… ключ в конце концов остался в Сашином кармане.
Падорин с отличием окончил в прошлом году курс мореходного училища. На ледоколе он принял в заведование электронавигационные приборы, гордился доверием, оказанным ему, и всегда честно, по-комсомольски выполнял свои обязанности. Но сегодня… сегодня слишком велико было искушение.
…Отыскав домик на окраине города, где жила девушка, Падорин закурил и долго стоял на крыльце, не решаясь постучать.
Дверь открыла пожилая женщина, высокая, в теплом пуховом платке. Взглянув на Падорина, она приветливо улыбнулась и протянула руку.
— Вы Саша Падорин, — сказала она певучим северным говорком, — сразу узнала… по фотокарточке. Я мать Тани — Прасковья Федоровна. Вот не ждали… Радости-то будет! Жаль, нету дочки, в больнице до восьми дежурит… Заходите в дом, чайком погреетесь.
— Спасибо, Прасковья Федоровна… Я к Тане, в больницу… — Голос Падорина дрогнул.
— И думать не моги! Морозец-то нынче… А у Танюши в аккурат вечерний обход — доктора по палатам ходят. Пойдешь — у дверей настоишься. В больницу-то не всякий день допускают.
Подумав, Падорин решил ждать. Раздевшись, он долго отогревался у горячей печки, пил крепкий чай с рябиновым вареньем и, к удивлению гостеприимной хозяйки, часто невпопад отвечал на вопросы.
Прасковья Федоровна, посидев с гостем, ушла хлопотать по хозяйству, а Падорин занялся разглядыванием многочисленных фотографий, украшавших стены комнаты.
Прошел час, Прасковья Федоровна гремела в кухне посудой. Падорин, примостившись в мягком кресле, думал о своем. В комнате было тепло и очень уютно. Мирно тикали стенные часики в деревянном футляре, потрескивали в печке жарко пылавшие поленья. Бархатно мурлыкал кот у Сашиных ног… Казалось, ледокол, вахта, бурное зимнее море остались где-то далеко позади. Скоро придет Таня, он услышит ее быстрые шаги, увидит широко раскрытые, изумленные глаза. Падорин вспомнил Владивосток, вечера, проведенные вместе с любимой. Перебирал в памяти светлое и хорошее, что дала ему дружба с девушкой.