От внутреннего толчка Саша очнулся. Непонимающим, растерянным взглядом обвел он комнату… В доме стояла тишина. Ярко горела электрическая лампочка. От раскалившейся печи дышало жаром. Падорин вытащил платок и вытер обильный пот с лица.
Взглянув на часы, Саша удивился. Он был уверен, что прошло очень много времени, а стрелки показывали только половину шестого.
Хлопнула дверь, кто-то долго топтался в сенях, сметая с валенок снег. Падорин не шевельнулся.
— Метет, у-у-у, как метет, — услышал он голос Прасковьи Федоровны, — теперь погоды не жди, час от часу злее. С материка ветер-то. — Появившись на пороге, заслонив глаза от света, она смотрела на Сашу из-под руки.
«Значит, норд-вест, — подумал Падорин. — Самый неприятный ветер… Но мы стоим во льду, в крепком припае, и до открытого моря добрых десять миль. Нет, ничего не случится, ровно ничего», — повторял он, стараясь себя успокоить. Растерянность, колебание, боязнь отражались сейчас на лице Падорина.
«Выйду на улицу, — решил он, — посмотрю, что за ветер».
Всунув ноги в теплые, стоявшие у печки валенки, он потянулся за шапкой.
— О Татьянке не беспокойся, — по-своему истолковала хозяйка Сашино волнение, — ее фершал домой проводит. И попривыкла она, на Сахалине родилась. Ветры-то здесь не в диковинку.
— Фельдшер… — встрепенулся Падорин.
— Дмитрий Иванович… Али знаком? В одной больнице с дочкой работает. Высокий, волосы рыжие.
Падорин с яростью обеими руками нахлобучил шапку на голову…
На улице сухой морозный снег метнулся ему в лицо. В снежном вихре темными тенями расплывались силуэты ближайших домов.
«Да, ветер от северо-запада, — признал Саша. — А если припай… — пронеслось у него в голове. — Нет, это невозможно. А все же, если лед не выдержит…»
И Саша на секунду представил себе, что произойдет.
Он медленно вернулся в дом, надел полушубок, натянул рукавицы, постоял немного, опустив голову.
— Прасковья Федоровна, я на ледокол, — негромко сказал Падорин, не поднимая глаз. — Татьянке скажите. Не могу больше здесь…
— Я-то наготовила… и бутылочку крепенького припасла, — начала было хозяйка, но, искоса глянув на Сашу, тихо спросила: — А что за причина, сынок?
— Гирокомпас без разрешения оставил, Прасковья Федоровна, — с отчаянием ответил Падорин, — и ключ от каюты с собой унес, а там лампы…
— Гирокомпас?.. Невдомек мне, что за штука такая.
— Гирокомпас, Прасковья Федоровна, важный прибор, путь кораблю указывает, без ошибок, — невесело объяснил Саша. — Магнитный компас, тот с ошибками; девиацию надо учитывать, склонение…
— Как же ты так, сынок, опростоволосился, — добродушно сказала хозяйка. — Танечка моя третьего дня бинты по дежурству забыла передать, так всю ночь мучилась, не спала, чуть свет в больницу побежала… Иди, раз надо, не сомневайся, с понятием мы.
Выйдя из теплого дома и сделав несколько шагов, Падорин почувствовал всю силу норд-веста. Он задыхался от порывов упругого ветра, дувшего ему прямо в лицо.
«Темно, — подумал Саша и как-то сразу оробел. — Тащиться ночью, в метель, одному по незнакомой дороге. Уйти, не увидев Тани…» Ему сделалось обидно и жалко себя. Из-за чего он страдает? В конце концов, на ледоколе есть магнитный компас, и раньше прекрасно обходились без всяких там электронавигационных приборов…
Падорин стоял посреди дороги, ветер нес на него снег, сухой и подвижный, словно зыбучий песок. Снег струился тонкими ручейками, они обтекали препятствия, разъединяясь и снова сливаясь. Ручейков было много, словно весь сахалинский снег пришел в движение и наступал на него.
«Ты свободен до завтрашнего полдня, — нашептывал Саше подленький внутренний голос. — На самом деле никто ведь не обязывал тебя возвращаться на ледокол, если задует норд-вест. Что значит на корабле один человек?» — «Верно, — соглашался Падорин. — Я должен остаться. Мне надо увидеть Таню. Никто не посмеет меня упрекнуть». — «Так ли это, ты в этом уверен?»
Нет, Падорин не был уверен. Несмотря на крепкий мороз, ему вдруг стало жарко… И он снова зашагал навстречу темноте, метели и ветру. А ветер успел намести сугробы. В сугробах застревали Сашины валенки. Навевая тоску, ветер уныло гудел в проводах. Бесконечной вереницей из белесой темноты выступали покрытые инеем телеграфные столбы.
Жалкий свет карманного фонарика беспомощно маячил у ног Падорина. За пределами желтоватого пятна темнота казалась еще непроглядней.