Сам он есть не пошел. Шкуренко появляется с бифштексом на тарелке: «Тут свежий воздух, а там душно». Значит, если он понадобится, он тут.
Такими скрытыми драматическими коллизиями насыщена простая вещь — опускание трала.
Пришла через час. «Много опустили?» — «Немного. Вообще ничего». Смотрю: все та же вертушка под номером 3267. Ребята поглядывают наверх — там лаборатория Паки: «Что он еще придумает, наш всевышний?» Усмешка вместе с уважением. Борис Шматко надел белую каску, в которой следует работать по правилам техники безопасности, и стал еще более похож на Наполеона. Женя Татаренков встал за штурвал лебедки: «Нет, это дело не для интеллигентных людей». Кажется, стало чуть спокойнее. Шкуренко налил из большого чайника компоту: «Хотите?»
Еще через пять часов у Паки в лаборатории. Японские магнитофоны, осциллографы, самописцы. XX век. Пака всматривается в светящуюся точку на осциллографе, которая чертит равнодушно ровную линию. «А только что такая красивая линия была». Это сигнал от датчика электропроводности, постороннему человеку он ничего не говорит. А у Паки с ним разговор, он слушает, что сообщает ему океан, и, если океан замолкает или речь невнятна, переспрашивает снова и снова, добиваясь точности и ясности. Наконец точка пошла чертить неровности — Пака встал, удовлетворенный. XX век!
Ниже палубой — палеолит. За час еле «укутали» в обтекатель один прибор. Марченко держал обтекатель, как держат одеяльце, чтобы уложить в него капризного малыша, а малыш вырывается, никак не могут его утихомирить. Марченко со зла бросил обтекатель на палубу, он упал с грохотом. Наконец буйный малец угомонился. Марченко закричал: «Поймали!» Саша Гайдюков снова сидит без рубашки, солнца давно нет, быстро густеют сумерки.
Марченко с горестью смотрит на свои брюки: «В чем же я в Дарвине на танцы пойду?» Марченко — на брюки, а Шкуренко — на руки. «Пальцы как в перчатках, завтра не согнешь, в разные стороны торчать будут, как обмороженные». Наполеон по-прежнему молча и достойно стоит у контроллера лебедки, «майнает», когда попросят, а то и сам, без просьб, — за много часов сработались, действуют, как отлаженный механизм.
Любимая поговорка на судне: «Тяжел труд научного работника».
А вечером в каюту начальника экспедиции вошел Пака, спокойно сказал только одно слово: «Затекли». Сел за стол, взял лист бумаги, принялся что-то рисовать на нем. Взглянула, а там поросячья морда.
Пошла на корму. Ни одного человека. Все брошено. Пака улыбается: «Даже полезно: не дает зазнаваться». — «Это похоже на то, как если бы женщина носила в чреве ребенка, а потом весь труд зря, ребенок родился мертвым». — «Нет, если применять сравнения, это похоже на лечение рака. Почти каждый раз неудача, а в целом дело продвигается. Я веду статистику с 1961 года, и неудач гораздо больше, чем удач». Объяснял, что это такое, когда затекает кабель или возникает другое повреждение, когда надо зачищать проводочки бархатом, потому что, если зачищать чем-либо другим, проводочки ломаются, и еще про десятки премудростей, которые надо соблюсти, проверить, предусмотреть. В конце концов я сказала: «Хватит. Лучше пойти в управдомы». Он ответил серьезно: «Нельзя».
День двадцать седьмой. Вчера мы пересекли экватор и нынче уже в другом полушарии.
Храбрилась и ничего не писала заранее о празднике Нептуна, а у самой сердце было не на месте. Рассказывали разное, пугали кто как мог, а пуще всего томила неизвестность. Прочла у Гончарова, как он радовался, что у них не справляли Нептуново торжество: «Ведь как хотите, а праздник этот — натяжка страшная. Дурачество весело, когда человек наивно дурачится, увлекаясь и увлекая других; а когда он шутит над собой и над другими по обычаю, с умыслом, тогда становится за него совестно и неловко». Полагаю, что он был столь суров потому, что и его тоже одолевал обыкновенный страх.
С утра выпили с лаборанткой Наташей Тихомировой по рюмочке валокордина, оделись в тщательно продуманные костюмы (собственно, разделись, оставив только самое необходимое, но это необходимое плотно привязали веревками к телу, чтобы никакие черти не могли содрать — ибо в этом главная чертовская забава) и босиком обреченно потопали на корму. Там уже толпился народ, наиболее руководящие заняли выгодные места, кое-кто даже сидячие, а наш брат, новичок, взволнованно переступал с ноги на ногу. Отдельные смельчаки разгуливали с киноаппаратами, чтобы, пока не настал их черед, запечатлеть зрелище для родных и близких.