Капитан выходит на пеленгаторную в плавках — загорать. Хмурится. «Вы не очень довольны, Михаил Васильевич?» — «Да нет, ничего». — «А за сколько времени полагается обернуться?» — «До пятнадцати минут. Двенадцать — это очень хорошо». — «Так ведь обернулись за одиннадцать». — «Да, случайно. То есть, конечно, не случайно, но…» Видимо, правила хорошего капитанского тона диктуют некоторое неудовольствие при успехах.
В четверть пятого: «Вниманию экспедиции. Легли в дрейф, правым бортом на ветер. Глубина 2610 метров. Можно начинать работы». Новый полигон.
Ну так вот, что такое научная работа в океане, теперь я знаю точно. Это когда полуголые (тропики!), потные мужчины, в мазуте, солярке, морской соли, таскают на палубу тяжелые металлические предметы, навешивают их на тросы, опускают за борт, поднимают. И все это под каленым солнцем или стеной дождя, смотря как повезет, несколько часов кряду, потом перерыв в час-полтора, и все сначала, снова перерыв, и снова то же самое. Если судно застает ночь, с ясным лунным небом или штормовая, безразлично, они выходят на палубу и продолжают «макать» ночью.
Обычно гидрологи работают на баке, по левому борту. Начальник отряда, кандидат географических наук лауреат Государственной премии Виктор Нейман стоит за лебедкой. Другой кандидат, Владимир Павлов, навешивает приборы. Владимир Егорихин подает их. Есть еще четвертый член отряда — Люся Лаврищева, но она в это время варит кофе; мужчины, естественно, не допускают ее до тяжелых физических работ. То, что они опускают за борт, называется «батометры». То, чем они занимаются, называется «взять серию». А все в целом, называется «гидрологический разрез». То есть по определенному меридиану или параллели делается определенное количество станций, когда производятся замеры температуры и солености разных океанических слоев. По данным этим составляются графики, на них рисуются изолинии — линии одинаковой температуры или одинаковой солености, которые показывают, как располагаются слои в океане, по ним, в частности, находят течения. Павлов рассказывал, как принимал участие в широкоизвестном, так называемом меридиональном гидрологическом разрезе, начинавшемся от Антарктиды, когда на судне «Обь» прошли с юга на север весь Индийский океан, делая станции через каждые 60 миль.
Сегодня гидрологи работают с правого борта. Сегодня постановка буйковой станции. Она ожидалась уже несколько часов, и уже несколько раз я спрашивала Неймана: «Начали?» — «Нет еще, — отвечал он, — никак не можем найти глубину». Теперь, значит, нашли. На палубе Павлов, Егорихин и их добровольный помощник из отряда цифровых устройств Миша Барковский. Снова навешивают приборы на трос, только теперь их прикрепят к бую, чтобы получить более точные данные, не связанные с дрейфом, то есть с движением самого судна. Проходит час, два, три.
В семь часов темнеющее небо с серой рябью облаков на розовом фоне. На пеленгаторной собирается народ. Кто-то нацеливает фотоаппарат в небо (закаты в океане — излюбленная тема), а кто-то все-таки на буй. Предстоит очень зрелищное событие. Буй, громадный, красный цилиндр, лежит еще неподвижно на палубе. Но над ним уже вяжут железные петли троса, уже навис крюк, уже старпом машет руками, выкрикивая слова команд, которых нам не слышно, но которые матросы тут же выполняют.
Но вот буй пошел — поплыл над палубой, чтобы через минуту очутиться за бортом. На конце его мачты мигает белый фонарь. Он станет посылать нам световые сигналы по ночам из океана, ведь он останется один, мы уйдем. Мы уйдем и вернемся только через несколько дней, чтобы поднять его вместе со всеми приборами, собиравшими для нас информацию.
День тридцать пятый. Нужно закончить про Австралию. А то ведь до самого главного — до симпозиума — я так и не дошла.
17 января, в понедельник, в университете Флиндерса на холмистой, приятной глазу местности, что в Бедфордпарке, в Южной аудитории начался симпозиум. Профессор Радок представил своих коллег, к каждой фамилии присоединив слово «доктор». Было всего несколько человек, на вид старше тридцати, у остальных «докторов» вид совершенно зеленый. Я уже писала про типичный облик австралийского ученого: шорты или джинсы, майка, длинные волосы. По нашим представлениям, стиляга. Тем не менее слушали они все доклады очень серьезно, что-то отмечали в своих записных книжках, да и сами сделали ряд, по-видимому, интересных сообщений. По-видимому, потому что приходится основываться на мнении наших «докторов». Мои товарищи, представляясь, называли себя тоже «докторами», хотя, по нашим понятиям, доктор наук только один Ростислав Озмидов, остальные — кандидаты. Особенно выразителен был наш ученый секретарь, он произнес свое «Доктор Филюшкин!» хорошо поставленным голосом.